Майло пристукнул кулаком по столу.
– Ты, Шофи, думай, чего говоришь! Господин граф человек благородный…
– А морковку посеять не отказывается, – хохотнула женщина. – Но да. Он щедрый, неглупый, красивый, от баб отбоя нет. Жаль, жене то не по нраву. Она-то считала, что если мужа ей купили, он ее на руках понесет, а тут же ж… И все не так, и все не в лад.
Мне стало жалко графиню.
Первую любовь поломали, муж другую любит, женился из-за денег, ни одной бабы мимо не пропускает, и как тут быть? Вот и начинаются крики, скандалы, истерики, да… и самоубийство тоже.
– А раньше с ней такое бывало?
– Эххх, – повариха пожала плечами. – да чего тут не было. Вазы летали, из окна она прыгала, а скандалили, почитай, кажный день, уж и привычно стало. Наоборот, день без крика, что фасоль без перцу.
– Но вены она раньше не резала?
– Н-нет…
– Странно. Как-то… для дуры слишком сложно, а для умной слишком глупо это сделано.
– То есть? – насторожился камердинер.
– А вот так. Чтобы истечь кровью, вены лучше резать не поперек, а вдоль. Да и свернулась бы кровь, запеклась. Шуму много, дела мало. Но что-то она приняла такое… кроверазжижающее.
– То есть?
– Истекла бы кровью, как миленькая. Уж ребенок бы точно погиб.
– Сейчас не погибнет?
– Сейчас выживет, – успокоила я камердинера. – только дальше она и что поинтереснее выкинуть может…
– Думаете, посоветовали ей? – повариха оказалась более смышленой.
– или посоветовали, или подлили… с чего она сегодня-то завелась? С ребенка?
– Э, нет. Господа сегодня визиты наносили, вот госпожа графиня и столкнулась…
Майло мялся, жался и отводил глаза в сторону, но суть дела изложил точно.
На рауте оказался возлюбленный госпожи графини. Довольный, счастливый… объявляющий о своей помолвке. Как понял Майло, госпожа графиня пыталась поговорить с ним наедине, что-то спросить, а услышала, что ему это неинтересно. Айвас нашел свое счастье, а продажным девкам место в тавернах, так-то. И графиню понесло.
Мне невольно стало ее жалко. И все же это не повод убивать себя или своего ребенка. Лучше бы жениха прибила, туда ему и дорога.
Майло покачал головой.
– Не сможет она. Слишком слабая.
Я подумала и кивнула. Да, самоубийство для тех, кто слаб и немощен. Сильный человек встречает опасность лицом к лицу, слабый бежит от нее, а можно ли сбежать дальше, чем в смерть?
Нельзя.
– Так-то граф у нас хороший, – завел свое Майло, но срывается. А кто б не сорвался?
– Любой бы сорвался. Он сказал про клятву?
– Какую?
– Господин граф просил меня и вас завтра сходить в Храм, я поклянусь, что никому ничего не расскажу, – пояснила я, отправляя в рот новую ложку фасоли. Горбушка свежего хлеба лежала рядом, и я по-простонародному принялась макать ее в подливку, отгрызая пропитавшиеся кусочки.
Некрасиво? Да мою мать удар бы хватил при виде таких манер!
Зато так вкусно!
– Это надо.
– Среди говорящих существ дольше живут те, которые говорят меньше, – ввернула я.
Эту поговорку я тоже подцепила от бабушки. Майло уставился на меня, потом переварил и хмыкнул.
– Вот уж в точку. Тайну блюсти надобно. А покамест… Вот, госпожа Ветана.
На столешницу лег небольшой мешочек с деньгами. Я сгребла его и сунула в карман.
– Спасибо.
– Да вы взгляните, вдруг обидел?
– Я и так верю, – я смотрела спокойно. Не похож был Майло Варн на скопидома. Хороший слуга, из хорошего дома. Не болтун, не сплетник, но почему он со мной откровенничает?
Странно это как-то.
Ладно, я еще обдумаю этот момент.
Я доела, горячо поблагодарила повариху и попросила отправить меня домой. Что Майло и сделал.
Но как она так умудрилась?
Обычно такие, именно такие попытки самоубийства не заканчиваются ничем хорошим. Шум, крики, скандал, а вот умереть не получается. И дерут незадачливую самоубийцу за косы, а то и хворостиной поперек думающего места. А тут слишком все продумано.
А графиня, как я понимаю, человек взгальный, нервный, бестолковый, куда ей планировать? Что под руку попало, то и сделала.
Да и пес с ней.
Завтра в Храм. Вот в наш и сходим.
И как я так себя подставила с этим выбросом силы? Драть меня некому! Факт!
* * *
Приближенный Светлого Святого уже собирался ложиться спать, когда в дверь его кельи постучали.
Кельей, конечно, это было весьма условно. Покои из трех комнат не поражали аскезой, скорее, наоборот. Первая комната, приемная – да. Там все было просто, строго и сугубо функционально. Сюда приходили посетители, здесь приближенный вел дела с сугубо светскими личностям, поражая их своей скромностью. Вторая, спальня, была отделана так, что и придворные красотки не побрезговали бы. С громадной кроватью, с балдахином, с пушистым ковром и даже туалетным столиком – приближенный не был лишен тщеславия и тщательно следил за своей внешностью. Третья комната была кабинетом рабочим, совмещенным с гостиной. Сюда приходили доверенные люди, здесь стояли громадные мягкие кресла, здесь уютно горел камин, здесь был неплохой запас вин и закусок…
[2]
Эх!
Вот только заснуть собрался, и нате вам! Совести у них нет! Ну, если это окажется что-то неважное – будут ночь на коленках молитвы читать! Поделом холопам нерадивым!
Мужчина с ворчанием открыл дверь, и тут же понял – не зря.
Перед ним стоял молоденький раб Светлого. Запыхавшийся и с отчаянными глазами.
– Меня слуга Шантр прислал! – выпалил он. – Прийти просит!
– Зачем? – брюзгливо осведомился приближенный.
Идти не хотелось.
Снимать халат и мягкие тапочки, одевать рясу, идти через весь храм, выслушивать неприятное (а то какое ж?) известие…
А придется.
Выше него – только доверенный, так что вся власть в храме – его. И ответственность его, и проблемы его, и свалить их не на кого.