Загубленная жизнь Евы Браун - читать онлайн книгу. Автор: Анжела Ламберт cтр.№ 115

Двадцать четвертого апреля Шпеер вернулся в бункер и снова уехал через восемь часов.

Ева Браун не теряла надежды, что Альберт Шпеер, любимец Гитлера и ее добрый друг, присоединится к ним в бункере. «Я знаю его. Уверена, он приедет, — успокаивала она Гитлера. — Он твой друг, настоящий друг, он не бросит тебя». 24 апреля он действительно вернулся. Шпеер прилетел в Гатов, единственный берлинский аэропорт, все еще открытый для сообщения, и добрался до бункера, где его встретили с изумлением и радостью. Более сорока лет спустя он говорил: «Несмотря на то, что я предупредил о своем скором приезде по телефону, для адъютантов Гитлера, которых я нашел пьющими наверху в канцелярии, мое появление, кажется, было полной неожиданностью». Траудль Юнге подтверждает:

В тот вечер Шпеер и Гитлер проговорили несколько часов кряду, и Шпеер признался, что намеренно нарушил приказ Гитлера в случае победы союзников уничтожить Германию, не оставив ничего, кроме выжженной земли. Но Гитлер, очевидно, простил ему неповиновение. Его бывший протеже впоследствии вспоминал:

(На самом деле Блонди отравил доктор Людвиг Штумпфеггер. Гитлер беспокоился, как бы яд, который дал ему Гиммлер, не оказался просроченным и, следовательно, неэффективным. Он использовал Блонди в качестве подопытного кролика, чтобы убедиться, что средство подействует. Человеку, готовому позволить Еве Браун умереть с ним — возможно, даже собственноручно вложить ей между губ ампулу с цианидом, — не хватало духу убить свою собаку. «Гитлер очень любил Блонди и очень тяжело переживал ее смерть», — отметила Эрна Флегель. Сентиментальность, извечный немецкий порок, помогла ему отгородиться от угрызений совести.)

Шпеер провел в бункере восемь часов, успев поприсутствовать на совещании, где обсуждалось нынешнее положение дел. Когда совещание закончилось, он пошел проститься с Магдой Геббельс, умом и целеустремленностью которой всегда восхищался. Он надеялся убедить ее не умирать и тем более не убивать шестерых детей ради Гитлера, а уносить ноги из Берлина, пока еще есть возможность. Его секретарша вспоминала после войны: «Шпеер знал ее очень близко. <…> Он стал ее доверенным другом, таким же, каким был и до конца оставался для Евы Браун». Магда лежала в постели с приступом стенокардии — бледная, в слезах. Шпеер страшно разозлился, когда ворвался ее муж и не дал им попрощаться с глазу на глаз. «Все он, этот монстр! — взорвался Шпеер. — Это он заставил ее принять чудовищное решение [убить их детей], только затем, чтобы выглядеть героем в памяти потомков. И даже не дал нам несколько минут побыть вдвоем. Омерзительно». Между ними никогда не происходило чего-либо неподобающего, Шпеер просто уважал Магду за высокий интеллект и умение сохранять достоинство перед лицом откровенных измен мужа. Она была одной из очень немногих в Бергхофе, кого он считал равными себе.

Позже в тот же вечер, около полуночи, ординарец передал Шпееру приглашение навестить Еву. Больше двух часов они болтали и сплетничали, вспоминая старые добрые времена, горнолыжные курорты, долгие прогулки по горам и лесам в окрестностях Оберзальцберга. Они обошлись без упреков и сантиментов — двое давних друзей, связанных взаимным доверием и восхищением, вели приятную беседу в последний раз. То, что она так нравилась Шпееру, многое говорит о ее уме и целостной натуре. В отличие от клоунов и распутников, вроде Бормана и Геринга, он, видимо, не сомневался в том, что она искренне любит Гитлера. Шпеер, который и сам, на свой лад, любил фюрера, пусть и не совсем бескорыстно, понимал и уважал ее чувства. В своих мемуарах он писал: «Она, единственная из всех обреченных на смерть в бункере, проявляла потрясающую, исключительную выдержку».

Ева велела подать им «Моэт и Шандон» и пирожные. (Никто, кроме нее, не подумал о том, что он целый день не ел и, должно быть, голоден. Подобная чуткость вообще была ей свойственна, заметил Шпеер.) Она снова и снова повторяла ему, как она рада его приезду: фюрер, дескать, уже начал думать, что Альберт тоже против него. Она явно полагала, что Шпеер собирается остаться и умереть вместе с Гитлером.

Эта молодая женщина, сказал Шпеер своему биографу, была единственным человеком в бункере, «кто держался с достоинством, с почти веселым спокойствием. А затем она положила руку мне на плечо, всего на мгновение, и сказала, что действительно счастлива находиться здесь и ничуть не боится. Чудесная все-таки девушка…».

Около трех часов утра пришел ординарец с докладом, что Гитлер снова встал, и Ева со Шпеером попрощались. «Она пожелала мне удачи и передала привет моей жене. Я был поражен. Подумать только, простая мюнхенская девчонка, пустышка… и все же она была совершенно необыкновенная женщина. И Гитлер знал. Он никогда не говорил этого, и не думаю, чтобы часто давал ей это почувствовать, но сам прекрасно понимал…»

Гитлер прощался со Шпеером куда короче и сдержанней: «А, ты уезжаешь. Хорошо. Что ж, прощай». Ни добрых пожеланий, ни благодарности, ни приветов. Двенадцать лет Шпеер был близким другом и доверенным лицом этого человека, а следующие двадцать провел из-за него в тюрьме Шпандау. На свободу он вышел только в 1966-м, в возрасте шестидесяти одного года, потратив впустую почти всю жизнь. На Нюрнбергском процессе Шпеер ответил на вопрос, зачем он в тот последний раз вернулся повидаться с Гитлером: «Я чувствовал, что обязан не удирать, как трус, а еще раз посмотреть в лицо происходящему». Гитте Серени он говорил совсем другое, объясняя, что не попрощался двадцать первого апреля, когда все уезжали. «Я потом и сам себе этого объяснить не мог. Я как будто знал в глубине души, что еще увижу его. Хотя, конечно, это может быть и оттого, что я не находил в себе сил проститься с ним… так». Имеется в виду — публично. Со Шпеером Гитлера связывало нечто большее, чем с прочими соратниками. Нечто более сильное, напряженное, интимное. Не отношения отца и сына, а, скорее, почти что платоническая любовь.

Гитлер распорядился, чтобы весь обслуживающий персонал, кроме тех, без кого никак нельзя было обойтись, использовал любые доступные средства для побега. Он требовал, чтобы Магда Геббельс с детьми уезжала, пока не поздно, но та отказалась. Хельга, видимо, догадывалась, что происходит (младшие дети, к счастью, нет), и умоляла разрешить ей уехать, говоря, что не хочет умирать.