Мой отчим был не из тех, кого можно назвать папой. Глаза у него были бледные и неподвижные, словно у игрока в покер, а руки проворные, будто у старой шляпницы. Этими руками он вырезал ключи, сотни, тысячи железных ключей. А я смотрел и учился, попробовал бы я не учиться.
Мать боялась его до смерти, по ночам он заставлял ее верещать по-птичьи, а я ворочался за стеной, слушая, как долбится ее голова о спинку кровати. Кайрису я ничего не рассказывал, он завидовал тому, что у меня отец, а у него какой-то приходящий доктор, вечно пьяный, не помню фамилии. Однажды Кайрис попал к нам на обед и так пялился на мою замученную мать, что я начал пинать его под столом ногами. Повезло ему, что отчим был голоден, глодал свиное ребро и ничего не заметил.
Зое
Знаешь ли ты, что Аверинцев посоветовал даме, сетующей на то, что приходится писать «бог» с маленькой буквы: «А вы ставьте „Бог“ в начале предложения». Когда я вспоминаю здесь о Зеппо, мне хочется писать его имя с маленькой буквы, потому что это не имя, а имя существительное. Такого зеппо встречает любая женщина, будь она хоть семи пядей во лбу, зеппо – это не тот, кого ты любишь, не тот, которому рожаешь детей, а тот, кого больше всего боишься потерять.
Представь, что у тебя в мастерской остался тюбик краски на все про все, – кому ты разрешишь подложить его под ножку стула, ни слова не скажешь и будешь молчать, закусив губу? Бесполезная растрата всего, что у тебя есть, внезапные исчезновения, грязные трюки в постели, громкое пение в душе, серые бесстыжие глаза, чистые, словно ручей с черными камушками на дне, – вот что такое зеппо.
Перед тем как выставить меня из дому навсегда, Зеппо повез меня в Ронду, это недалеко от побережья, испанский городок, где до сих пор проводят корриду. Раз в год туда съезжаются тореро, чтобы помахать накидками, расшитыми стеклярусом, я примеряла одну такую – ночью, когда никого не было, только сторож, мы двое и бутылка анисовой водки.
Сторож был приятелем Зеппо и пустил нас ночевать, предупредив, что трогать ничего нельзя, мол, все ужасно ветхое и держится на честном слове. Одежда, между прочим, поразительная, ее как будто на кукол делали: куцые курточки, штанишки в облипку. Когда он открыл витрину и дал мне примерить костюм знаменитого Гузмана с розовым галстуком, я его даже застегнуть не смогла, зато мне подошло платье кавалерственной дамы, а веер хрустел, будто вязанка тростника. В темноте арена казалась необъятной, я танцевала на песке, а Зеппо бегал за мной, надев голову быка, потом ему пришлось вымыть голову под краном, потому что волосы пропахли какой-то эфирной дрянью.
Утром Зеппо посадил меня на ночной автобус, сказал, что скоро приедет, сунул мне в карман какую-то вещицу и попросил хранить как зеницу ока. Подарок оказался античной пряжкой, я завернула ее в платок и держала все время при себе. Когда у меня появился дом, а в нем комод, я положила вещицу в комод, но однажды она оттуда исчезла, как исчезало многое в этом доме, полном тайников. До сих пор жду, что она вернется сама, будто цыганский перстень.
Он ведь тоже был басурманином, от кого-то прятался, прикрывал голову. Ты думаешь, ты на него белым телом похож, серой радужкой, золотистой щетиной? Нет, ты на него похож своими барабанами. То есть другими барабанами. Если человек шагает не в ногу со спутниками, это не значит, что он глухой или придурок, не способный подстроить шаги под рассыпчатую дробь. Это может значить, что он слышит другой барабан. Не помню, кто это сказал, то ли русский, то ли американец, но в барабанах он точно знал толк.
Костас
– Я вспомнил важную вещь, господин следователь. – Тут я внезапно осекся и замолчал. Утром я требовал встречи с Пруэнсой, лупил в дверь что было силы, но теперь, оказавшись в его кабинете, вдруг понял, что говорить о моей догадке бессмысленно. За кого я их принимаю? Само собой, полиция обследовала основную улику и знает про спиленный боек. Надо сбросить обороты и заговорить для начала о другом. Новая стратагема: цикада сбрасывает золотую кожицу.
– Так что за вещь? – Пруэнса нетерпеливо стучал по столу карандашом. – Новая поэма? Венок сонетов?
– Я могу доказать… – Я закашлялся, чтобы сообразить, на что перевести разговор. – Я могу доказать, что в момент убийства я был на побережье, потому что есть свидетель, видевший меня в десять вечера. Девушка в пальмовой шляпе, азиатка, мы встретились днем у моря, а потом я наткнулся на ее дом, когда искал соседей, способных подтвердить мое алиби. Я стучал, но мне не открыли. Она меня видела, я готов поклясться!
– Ну найдем мы азиатку, и что с того? – он смотрел на меня с тоской.
– То есть как это? Как я мог совершить убийство в своей квартире и в то же время стучать в ворота дома в дачном поселке?
– Труп вашей жертвы нашли в прибрежных скалах двое портовых рабочих. В воскресенье около полуночи. Он застрял между гранитными обломками и сеткой для мусора. В воду убитый мужчина не попал, лицо осталось цело, и в свое время вы сможете на него посмотреть.
– В прибрежных скалах? – Я так растерялся, что мог только переспрашивать.
– Да, в нескольких метрах от берега, на мысе Эшпишел. На прошлом допросе вы показали, что тело забрал из вашего дома человек, которого наняли ваши сообщники. Тот, кто вас теперь шантажирует. Значит, тело было вывезено из города и оставлено в прибрежной зоне. А кому вы там стучали в дверь в Капарике, не имеет никакого значения.
– Я понятия не имел, где чистильщик собирается избавиться от Хенриетты! И не понимаю, зачем он так долго тянул. Целых четыре дня!
– Вы всем своим друзьям даете женские имена?
– Я уже говорил, что не даю никому никаких имен!
– Однако вы предпочитаете называть вашего друга Хенриеттой, хотя на первом допросе утверждали, что видели его пенис, – продолжал он, не слушая. – И еще одна неувязка: раньше вы говорили, что за услугу сообщники потребовали не деньги, а дом, доставшийся вам по наследству. Так деньги или дом?
– Сначала дом, а потом деньги. Я не говорил, что дружил с Хенриеттой, это ваши домыслы. Впервые в жизни я увидел ее – или его? – на полу своей кухни в среду после полуночи. Я больше не стану говорить с вами без адвоката. Я требую провести следственный эксперимент!
– Не надо так шуметь. – Он выставил перед собой ладони. – Проведем. Для этого вы должны назвать мне место, где совершили преступление. Это скалы на побережье или ваш дом в Альфаме? Что вы головой мотаете? Ах, все-таки дом. Завтра поедем туда, я обещаю.
Вернувшись в камеру, я лег на бетонную скамью, натянул одеяло на лицо и тихо завыл. Заскулил по-собачьи, прямо как Руди, когда я вез его усыплять. Тело нашли в прибрежных скалах в воскресенье, сказал следователь. Merde! Я же действительно был в Сесимбре в воскресенье. Я ждал там Лютаса и накачивался турецким кофе в забегаловке на набережной. А он не приехал. Четверг, пятница, суббота, воскресенье. Раз, два, три, четыре, десять. Что-то важное выпадало, а что – я никак не мог уловить. Значит, чистильщик приволок труп туда, где я появился через несколько дней. Но зачем? И почему тело нашли именно в воскресную ночь, а не раньше? Я услышал, как стучат мои зубы, и содрогнулся от отвращения. Надо собраться, надо подумать о хорошем.