Записки карманника - читать онлайн книгу. Автор: Заур Зугумов cтр.№ 85

Шухер – возглас атасника, оповещение соучастников преступления об опасности.

Щипачи – карманные воры.

Случай этот произошел в начале семидесятых годов на одной из лесных командировок Коми АССР Чинья-Ворик, а точнее, на лесоповале, куда выезжали бригады из этого лагеря пилить и разделывать лес.

Прибыли мы на эту зону то ли поздней весной, когда уже не было снега, то ли ранней осенью, сейчас уже не помню, но точно не зимой, потому что сплав и выкатка, равно как и вырубка леса, шли там полным ходом.

В этапе нас было двенадцать человек, в том числе и один уркаган по кличке Березка Саратовский. В то время многих моих единомышленников, в том числе и воров в законе, которые, как утверждало гулаговское начальство, пагубно влияли на арестантов, проповедуя им воровские идеи, развозили по разным зонам и пересылкам Коми АССР с тем, чтобы ни в одном из лагерей более трех месяцев хозяин нас не задерживал. Иногда отправляли и за пределы тех управлений, где арестанты отбывали срок своего заключения порой не одну и не две пятилетки подряд.

Меня тоже вывозили подальше от УСТИМЛАГа, но всякий раз возвращали назад, в Богом проклятый Княжпогост, в лапы лагерного инквизитора – кума Юзика.

Килешовки эти проводились для того, чтобы «отрицалово», как нас называли менты, не могло глубоко пустить корни на какой-нибудь из командировок и перевернуть устоявшийся там козий режим, «махновщину» и разного рода мусорской произвол. Хотя, по сути, в УСТИМЛАГе таких лагерей не водилось, но зато «сухарей» и разного рода нечисти, притаившейся до поры до времени, было хоть отбавляй.

Мусора трубили во все трубы, что мы переворачиваем всё с ног на голову и мешаем жить осужденным, ставшим на путь исправления, что нас необходимо держать в постоянной изоляции от остального контингента во избежание бунтов и воровских революций.

Но эти «вставшие на путь исправления» были в большинстве своем потерявшие все человеческие качества гады, которые жили уже по нескольку лет лишних и, ожидая часа справедливой расплаты, чинили вокруг себя хаос и беспредел. «После меня хоть потоп» – таков был их девиз. Но главное, эти мрази всегда играли на одну руку с ментами, отчего жизнь и быт обыкновенных мужиков-работяг становились совершенно невыносимыми.

Хотя бродяг и держали в основном под замком: в изоляторах, БУРах, на крытом и особом режимах, мы тем не менее времени зря не теряли, повсюду проповедуя, что нельзя обидеть слабого, не ответив за это по всем правилам арестантской жизни. Мы, как могли, объясняли людям, незнакомым с лагерной жизнью, что на каждой командировке или пересылке, где сидят под замком каторжане, должен быть общак, чтобы босота могла помочь арестантам, попавшим в беду, независимо от того, какой они были масти – воры, мужики или фраера. Одним словом, мы следовали канонам, которых обязан придерживаться каждый уважающий себя человек, находящийся за колючей проволокой.

Нас и гноили «под крышей», но все же иногда бродягам удавалось выбраться на сутки-другие в тайгу, подышать свежим воздухом и отдохнуть немного от клопов и вшей, зловония параши, сырости бетонных казематов и постоянных конфликтов с надзирателями. В одну из таких вылазок, минуя зоркий глаз начальства на разводе, я и несколько моих единомышленников оказались с бригадой лесорубов на лесоповале.

На территории поселка Чинья-Ворик и в его окрестностях располагались три зоны: две колонии строгого и один лагерь особого режима. На огромной площади, занимаемой этими учреждениями, находилась биржа, с множеством заводов и цехов по переработке древесины. В каждой из колоний выделялось по нескольку бригад, которые выезжали на лесоповал глубоко в тайгу, как правило за десятки, а то и сотню километров от жилых зон.

У половины из нас, только что прибывших этапом, был строгий режим, но тем не менее всех нас водворили в один из бараков лагеря особого режима.

За свою долгую тюремную жизнь я ни разу не слышал, чтобы хоть одна полосатая зона была сучьей. Здесь нам не нужно было напрягаться и воевать с кем бы то ни было. Уклад на зоне был чисто воровским, и каждый из нас по-настоящему чувствовал, что находится у себя дома.

В то время в Коми АССР было три зоны особого режима: Иосир и Дикое Поле были закрытыми (позже оба этих лагеря тракторами сотрут с лица земли), а Чинья-Ворик – открытым. Если в закрытых зонах арестантов денно и нощно содержали в бараках, без вывода на работу, то в открытой было немного полегче. Каторжан после утреннего развода выводили на работу: на биржу или на лесоповал, а по возвращении их вновь закрывали под замок в бараки до утра. В колонии же строгого режима осужденных закрывали под замок лишь в том случае, если они нарушали режим содержания. Вот, пожалуй, и почти все различия.

Во второй половине шестидесятых годов, после замены уголовного кодекса и правовой реформы в ГУЛАГе, администрации некоторых лесных учреждений стали претворять в жизнь новшества, о которых раньше никто даже и не помышлял. Имея на своей территории огромные лесные угодья, они стали сдавать таежные участки в аренду иностранным компаниям. Казалось бы, эта затея должна была приносить государству огромные прибыли, ведь платили-то за древесину золотом, но так только казалось.

Представьте себе таежный массив приблизительно в сто квадратных километров, поделенный на несколько участков в зависимости от того, сколько компаний претендовало на вырубку леса в этом районе. Если мне не изменяет память, тогда там работали японцы, болгары, финны и канадцы. Они пилили и заготавливали лес на арендованных ими участках, а затем увозили его за пределы страны на своих же лесовозах, прибывших из-за кордона.

Как правило, вырубка шла всегда в одном определенном квадрате, который занимал огромную площадь лесного массива. Так что заключенные и арендаторы-иностранцы работали подчас совсем рядом и, само собой разумеется, им частенько приходилось сталкиваться друг с другом.

Участки иностранцам выделяли, мягко говоря, не всегда с качественным лесом. Поначалу они роптали, жаловались, но потом смирились и спокойно продолжали работать. А куда им было деваться? Где японцы, например, могли бы купить за гроши столько леса, сколько не произрастает во всем их государстве? Конечно, им было выгодно приобретать у нас любую древесину по той цене, которую горе-коммерсанты ГУЛАГа запрашивали за нее.

Вскоре здесь произошли такие изменения, что у всех без исключения иностранцев отпала нужда ругаться с начальством и требовать исполнения условий контракта. Лес, который бригада пилила на своих делянках, десятник менял на тот, который добывали иностранцы на своих. В результате такого «бартера» у мужиков было вдоволь курева и чая, а в выходные дни можно было побаловаться и спиртным.

Конечно, ущерб от этих сделок государству наносился огромный, но кому какое дело было до этого самого государства, которое, не обращая внимания на все бытовые и жизненные невзгоды арестантов, по всему ГУЛАГу нещадно эксплуатировало их, расплачиваясь за адский труд копейками, да и то не всегда. Да провались оно пропадом, такое государство! – справедливо полагали все без исключения, и были правы.