По ступеням «Божьего трона» - читать онлайн книгу. Автор: Григорий Грум-Гржимайло cтр.№ 118

В Ин-гэ-чжа мы встретили первые семьи оседлых тангутов; дальше же вступили в район с сплошным тангутским населением. Еще Марко Поло заметил, что жители Су-чжоуского округа имеют темный цвет кожи. Он разумел, конечно, тангутов.

Тангуты очень смуглы; в среднем они выше и плечистее китайцев, имеют жесткие (иногда слегка волнистые) черные волосы, грубые черты лица, глубже, чем у монголов, сидящие глаза, высокий нос. Одеваются сходно с китайцами, но голову накрывают черной поярковой шляпой с широкими, загнутыми кверху полями. Знают по-китайски, но между собой говорят на родном языке. Дома́ их не отличаются от китайских, хотя именно здесь, между Ин-гэ-чжа и Гаотаем, мы встречали всего чаще двухэтажные постройки, а также хутора-остроги, так называемые «цай-цза».

Эти сооружения очень интересны. В горах стены цай-цзы невысоки и сложены из скрепленных глиняным цементом голышей. На равнинах же цай-цзы напоминают настоящие укрепления; их стены сбиты из глины, хорошо оштукатурены, имеют валганг и снабжены по углам башнями. Мы видели еще и такие, которые сверх того имели внутри не то цитадель, не то сторожевую башню, значительно возвышавшуюся над стенами, в свою очередь, отличавшимися высотой, достигая иногда шести метров. Ворот цай-цзы не имеют; их заменяет дверь из толстых, обмазанных глиной досок. Внутри такая цай-цза представляет двор, обстроенный вдоль стен жилыми помещениями, сараями и кладовыми. Мне говорил Сплингард, что редко кто из собственников этих хуторов-острогов имеет огнестрельное оружие: в случае же нападения, как это, например, не раз случалось в эпоху последнего восстания дунган, жители защищаются камнями, которые в этих видах и сложены большими кучами на валгангах.

Селение Ин-гэ-чжа находится на краю равнины, затянутой песками и только местами поросшей жалкой, тусклой растительностью пустыни. Пески эти серого цвета, содержат много глинистых частей и очень вязки; кое-где они слагают барханы, но эти барханы невысоки и разделены большими интервалами; впрочем, к северу от дороги они несколько повышаются. Этими песками мы шли километров десять, после чего вновь вступили в культурную полосу – группу хуторов, имеющую своим центром селение Олого. Эта культурная полоса имеет в ширину километров шесть и заканчивается там, где лёсс сменяется галькой, нанесенной рекой Фын-лян-цюань-хэ, которая, по-видимому, давно уже отклонилась к востоку и протекает теперь в семи километрах от своего первоначального русла.

Как кажется, именно эта река в своих верховьях называется Ма-су-хэ. По выходе из гор Фын-лян-цюань-хэ широко разливается по равнине, капризно направляя свои воды то в одну, то в другую из стариц. При помощи особого рода заграждений (чжа) китайцы, однако, регулируют теперь их течение, направляя по двум рукавам, между которыми и расположилась группа хуторов, имеющая своим центром укрепленное селение Шан-хо-чэн, в котором мы заметили несколько лавок и заезжих дворов. В середине селения находился пруд – неизбежное сооружение в этой части Принаньшанья, где почти все реки перестают течь в холодное время года. Оба русла Фын-лянь-цюань-хэ, которые мы пересекли на расстоянии шести километров одно от другого, были также сухими. За этой рекой местность не изменилась: та же галька, перемежающаяся с глинисто-песчаными пространствами, и те же сухие, то крутые, то плоскоберегие старицы. Наконец, однако, мы снова завидели древесные насаждения. Это был городок, правильнее было бы сказать – укрепленное местечко Цзин-шуй-чэн, близ которого мы и остановились.

Цзин-шуй-чэн, несмотря на свою жалкую внешность, служит административным центром тангутских поселений. В нем имеет местопребывание довольно значительный чиновник, нечто вроде комиссара, подчиненный непосредственно сучжоускому дао-таю. Несмотря на такое видное его положение, обстановка, в которой живет этот чиновник, крайне убога. Его ямынь невелик и невзрачен; улица, ведущая к последнему, представляет коридор, обстроенный лачугами, из коих две-три обращены в лавки, в которых можно достать жизненные припасы и кое-какую необходимую мелочь. Стены городка пришли в ветхость и едва ли ремонтировались за последние 25 лет.

Цзин-шуй-чэн расположен у подошвы плоской возвышенности, незначительно приподнятой над уровнем соседней речной долины и представляющей последний северный уступ Нань-шаньского подгорья. Почву этой возвышенности составляет конгломерат, кое-где прикрытый песком или толщами лёссоподобной глины. По-видимому, воды здесь достаточно, так как арыки и поля встречаются часто, но ясно обозначенного русла реки или речки мы не встречали, и можно только догадываться, что последняя выбегает на плоскогорье из ущелья, устье которого находится километрах в двенадцати к югу от Цзин-шуй-чэна.

Все встреченные нами здесь хутора группируются около двух селений – Шао-сай и Ма-ин; последнее расположено на правом крутом берегу речки Ма-ин-хэ, глубоко врезанное русло которой оказалось также сухим.

Отсюда местность стала заметно повышаться; одновременно чиевую формацию сменила полынная, причем из кустарников появились кой-кыльча (Ephedra sp.), Eurotia ceratoides и по окраинам росточей – карагана. Пройдя этой степью километров двадцать, мы прибыли в селение Хуа-ши-пу, в котором и остановились.

Выступив отсюда на следующий день далее, мы сразу же стали втягиваться в горы. Гряда, которую мы пересекли, имела почти меридиональное простирание и состояла из толщ конгломерата и глин, настилавших каменноугольный песчаник. В распадках холмов виднелся кое-какой кустарник; но в общем растительность в этих горах показалась нам еще более скудной, чем в пройденной степи. Горячие лучи солнца не успели вывести органическую жизнь из ее оцепенелого состояния, и открывавшиеся перед нами ландшафты все еще имели вполне зимний отпечаток, точно мы не находились в исходе марта, и притом на 39-й параллели!

Спустившись с гор, мы снова очутились в каменистой пустыне, далее на север занесенной песками. Здесь, в стороне от дороги, виднелись развалины городка Ло-то-чэн, о котором предание гласит, что разрушен он был еще в монгольские времена. За песками, поросшими только местами кое-какою растительностью (солянками и Nitraria Schoberi), дорога вступила в прекрасно орошенную низменность, где, на пространстве десяти километров, и шла зигзагами вплоть до стен г. Гао-тая.

Гао-тай славится своими рисовыми плантациями; и хотя качеством гаотайский рис ниже ганьчжоуского, зато он урожайнее последнего. От самых окраин оазиса до его центра – г. Гао-тая рисовые поля не прерывались. Почва пропитана здесь до такой степени водой, что колеблется и даже разрывается под ногами животных, причем на поверхность выступает жидкая черная грязь. Замечательно, что даже в городе приходилось иногда испытывать ощущение, точно ходишь по сильно размягченному асфальту; на дворе заезжего дома, в котором мы остановились, вогнанный в землю кол показал, что почвенная кора имела всего лишь 4 вершка [17,8 см] толщины!

Гао-тай – уездный город (сянь). В окружности он имеет более 5 ли; стены его средней высоты и обычной китайской конструкции, но содержатся в полной исправности; ворот двое; к каждому из них примыкает предместье, вытянувшееся широкой улицей вдоль большой дороги. Внутри город довольно опрятен, но, по-видимому, не богат. Хороших лавок мы вовсе не видели. Цены на жизненные припасы стояли в нем, впрочем, невысокие: за доу ^[153] риса мы платили 65 коп., за доу гороха 30 коп., за пуд люцерны около 27 коп., за пуд сена 13 коп., примерно столько же за просяную солому; за пуд дров 20 коп., за фунт хлеба менее 1 коп., на сотню яиц 50 коп., за небольшого барана – 2 руб.