Путешественник. Том 1. В погоне за рассветом - читать онлайн книгу. Автор: Гэри Дженнингс cтр.№ 52

Христиане вовсю угощались, однако арабы и черкесы тоже не отставали от них. Общеизвестно, что Коран строго запрещает пить вино, однако не все знают, что многие мусульмане в этом отношении строго придерживаются буквы закона. Я поясню. Поскольку во времена пророка Мухаммеда вино, похоже, было единственным хмельным напитком, о котором говорилось в Коране, в исламе не имеется никаких ограничений относительно иных алкогольных напитков, которые были изобретены впоследствии. Потому-то множество мусульман, даже самых примерных в других отношениях, считают себя вправе — особенно во время праздников — пить любой алкогольный напиток, лишь бы тот не был вином, сделанным из винограда, а также жевать траву, которую они называют по-разному: гашиш, бандж, bhanj и ghanja, а она сводит с ума почище любого вина.

Оттого что на этом торжественном обеде было огромное количество живительных напитков, о которых пророк не мог даже мечтать (сверкающая, похожая по цвету на мочу жидкость, называемая abijau, которую варили из зерна; и арак, который выдавливали из фиников; и еще нечто, именуемое медовухой и являвшееся экстрактом меда), а также поскольку там был еще и гашиш в виде вязких шариков для жевания, то стоит ли удивляться, что все арабы и христиане, кроме нескольких престарелых священников, сделались такими сумасбродными, безудержно веселыми, склонными поспорить и слезливыми. Дядюшка мой так разошелся, что начал громко петь, тогда как мы с отцом и монахи предпочитали помалкивать.

Был на том званом обеде также и оркестр, состоявший из музыкантов или акробатов, — трудно сказать, кто они были точно, поскольку люди эти, исполняя музыку, одновременно проделывали поразительные прыжки и фокусы и всячески кривлялись. Инструментами им служили волынки, барабаны и удлиненные лютни, но, честно говоря, я бы назвал их музыку безобразным кошачьим концертом, если бы только меня не повергало в изумление то поразительное обстоятельство, что они вообще могли играть в то время, когда исполняли кувырки и ходили на руках, вскакивали друг другу на плечи и соскакивали обратно.

Гости сидели на корточках, на коленях или облокотившись на диванные подушки вокруг сервированных обеденных скатертей, покрывавших каждый квадратный дюйм пола, кроме узких проходов, по которым бесшумно перемещались слуги. Гости поднимались, по одному или небольшими группками, чтобы вручить подарки сидевшим в отдалении от остальных на небольшом помосте остикану и его сыну. Дарители вставали на колени, склоняли в поклоне головы и протягивали кувшины, тарелки и блюда из золота и серебра, драгоценные броши, тиары и медальоны для тюрбанов, отрезы шелка с золотым орнаментом и множество других прекрасных вещей.

Этим вечером я узнал, что на Востоке тот, кто дарит подарок, в ответ получает не благодарность, но такой же богатый дар. Впоследствии мне приходилось видеть, что в результате целой серии таких обменов даритель нередко возвращается с подарком намного более дорогим, чем тот, что он первоначально вручил. Однако тем вечером меня скорее изумила, нежели восхитила эта традиция, ибо в соответствии с ней остикан Хампиг, у которого была душа продавца, просто вручал каждому очередному дарителю какой-нибудь предмет из груды ценных вещей, которые ему преподнесли раньше. В результате это привело лишь к оживленному круговороту подарков, так что в конце концов гости отправились домой приблизительно с тем же добром, которое и принесли.

Хампиг сделал лишь одно исключение: когда пришла наша очередь встать и двинуться к помосту. Как и предсказывал дядюшка, остикан настолько обрадовался, получив наш брикет шафрана, что приказал своему сыну Какике встать и сходить за чем-нибудь необычным, чтобы одарить нас взамен. Какика вернулся через некоторое время с тремя предметами, на первый взгляд ничем не примечательными. Мне показалось, что он принес просто три маленьких кожаных кошелька. Однако, когда Хампиг благоговейно вручил их моему отцу, мы увидели, что это были семенные железы мускусного оленя — кабарги, — плотно набитые драгоценным мускусом. Три оленьих мошонки были снабжены длинными сыромятными ремешками. Хампиг объяснил, для чего это нужно:

— Господа, привяжите оленьи мошонки поверх своих яичек и тайно носите их там — это сохранит вас в путешествии.

Мой отец выразил искреннюю благодарность за этот подарок, а дядя разразился пьяной, полной признательности, льстивой речью, которая могла бы длиться бесконечно, если бы он не закашлялся. Я не понял тогда, насколько ценным был этот подарок и как щедро одарил нас скряга Хампиг. И лишь впоследствии отец объяснил мне всю ценность этих трех мешочков, полных мускуса, который по стоимости равнялся тому, что мы потратили в тот день на базаре.

После того как мы в последний раз поклонились остикану и покинули помост, его сын вышел вперед, пошатываясь, нетвердой походкой, чтобы присоединиться к нам за нашей скатертью. Она располагалась, разумеется, довольно далеко от почетного помоста, среди не очень знатных гостей, а возможно, и самых бедных и дальних родственников. Какика, который к тому времени был пьян, как и все в зале, заявил, что хочет посидеть с нами какое-то время, поскольку его невеста больше походит на нас, чем на него или кого-нибудь из его людей. Какика пояснил, что, будучи черкешенкой, принцесса Сеосерес была светлокожей, с каштановыми волосами и необыкновенно правильными чертами лица. Он еще долго распространялся о красоте невесты («Красивей, чем луна!»), ее нежности («Нежней, чем западный ветерок!»), свежести («И ароматнее, чем благоухание розы!») и других многочисленных достоинствах.

— Ей четырнадцать лет, и хотя Сеосерес слегка перезрела для замужества, но она такая же непорочная, как не проколотая и не нанизанная в ожерелье жемчужина. Она образованна и может поддерживать беседу на самые разные темы, говорить о вещах, о которых я, даже я, ничего не знаю. Законы философии и логики, трактаты великого лекаря Ибн Сины, стихи о Маджнуне и Лейли, математика, которую называют геометрией и алгеброй…

Думаю, вас не удивит, что мы, слушатели, справедливо усомнились в том, что прекрасная черкешенка в действительности обладала всеми этими достоинствами. Если это так, то почему же тогда она пожелала выйти замуж за грубого армянина с губами, словно сделанными из ливера, с головой без затылка и посвятить себя тому, чтобы хранить обрезки его ногтей в безопасности от колдунов? Я думаю, что сомнения отразились у нас на лицах, а Какика, должно быть, заметил это, потому что он наконец встал, неверной походкой вышел из зала и неуклюже поднялся по лестнице, чтобы позвать принцессу из уединенной комнаты. Когда он стащил ее вниз, насильно волоча за руку, Сеосерес старалась держаться с девической скромностью, не оказывая сопротивления жениху. Он втащил ее в зал, поставил посередине и содрал чадру, которая закрывала лицо девушки.

Если бы в тот момент все гости не были заняты яствами, стоявшими перед ними, а большинство из них уже не отупели от выпивки, тогда, возможно, кто-нибудь и попытался бы помешать грубым действиям Какики. То, что девушку насильно привели в зал, конечно же, вызвало недовольство среди ее родственников-мужчин. Несколько священников-мусульман прикрыли свои лица, да и христиане постарше смущенно отвели взгляды. Однако остальных мало беспокоило то, что Какика нарушил правила хорошего тона, поскольку они получили возможность насладиться результатом его действий: принцесса Сеосерес и правда оказалась замечательной представительницей своего народа, славящегося красотой.