Чудеса и фантазии - читать онлайн книгу. Автор: Антония Байетт cтр.№ 53

– Чудовищно.

– Любопытно.

В тот вечер они, как обычно, ужинали отдельно, а потом сидели в баре. Патрисии не хотелось говорить. Стеклянный выступ бара был ярко освещен на фоне сумеречного сада. Фонтан бурлил и поплескивал. Нильс сказал, что хочет ей что-то показать, и выложил на стеклянный столик содержимое карманов своего сине-зеленого пиджака. Несколько камешков – одна-две тессеры ^[103] из мозаики, кусочек золотого известняка, каменный шарик, черный и блестящий, горсть подсолнечных семечек, грубый амулет в виде железного молота, привешенного к кольцу.

– Я его нашел в антикварной лавке, – сказал Нильс. – На блюде со всякой мелочью, что рабочие выкапывают: пузырьки, бусины, монеты. Я знаю, что это. Это молот Тора. Мьёльнир. Должно быть, из могилы, может, из могилы моего гладиатора. Эти молоточки тогда были везде. И в брачных постелях, и в захоронениях. Может, думали, что молот поможет душе на пути в Валгаллу. Или чтобы призрак не пугал живых. Может быть, под этим тротуаром лежат такие же амулеты. Может быть.

– Вы уверены, что он такой древний?

– Абсолютно. Это моя профессия.

Патрисия взяла темный шарик. Она повертела его против свечи, и в его блестящем теле вспыхнули синие жилки и чешуйки.

– Симпатичный, – сказала она.

– Лабрадорит. Такой полевой шпат.

Он поколебался.

– Когда я хоронил Лив – жену, – я выбрал плиту из цельного лабрадорита. Это дорогой камень. В стране северного сияния он сверкает, как само северное сияние. Я на нем написал просто «Лив» – это значит «жизнь». Она была моей жизнью. И даты, потому что она родилась, а потом умерла. Могила в церковном дворике, вокруг свободно. Для деревьев и кустов у нас в основном слишком холодно. Я положил ей в могилу молот Тора – так бы сделали мои предки. Тор был бог молнии. И в лабрадорите живет молния.

Патрисия быстро положила камешек. Нильс посмотрел сквозь стакан на кедры и оливы и пышно волнуемую воду.

– В соседнем городке, ближе к полярному кругу, растет одно-единственное дерево. Вы знаете, от Осло до этих городков столько же, сколько до Рима. Дальше, чем до Нима. И каждую зиму люди дерево укутывают от холода, заворачивают, как в саван. Солнца месяцами не видно, живем в темноте, с деревом в саване. И воображаем юг.

Он, как игровые фишки, двигал по стеклянному столику камешки, семечки и амулет.

Сначала Патрисия спала крепко. Потом вдруг проснулась посреди путаного сна с длинными коридорами, полными высоких стеклянных витрин. Она подошла к окну. В квадратной створке висел огромный жидкий шар лунного света. Полнолуние и множество звезд. Луна обливала садовую стену, и огромная чаша с геранями, огненная днем, была теперь серебристо-розовая. Кондиционер тихо гудел и пощелкивал. Она прижалась лбом к стеклу. Какой-то ритм пробивался в сознание. «Вместилище безудержного духа, теперь ты холодно» ^[104]. Пальцы ее живых, золотистых ног задвигались по мягкому ковру, она стала тереться лицом о почти холодное стекло. Когда она открыла окно, повеял теплый воздух, хоть лунный свет и был холоден.

Она заказала завтрак в номер. Вышла рано, но все равно жаркий воздух охватил ее, как вода в горячей ванне, едва она выступила из тени отеля. Пошла к Квадрату искусств. Это красивое здание, сдержанное, прозрачное, почти несуществующее – пространство серых стеклянных кубов на тонких колоннах матовой стали. Оно выше, чем Квадратный дом, но его призрачные линии согласуются, повторяют и преломляют пропорции Дома в его элегантной несомненности. Патрисия поднялась по широким крутым ступеням. В спокойном, приглушенном свете висели полотна немца Зигмара Польке. Ее восприятие то обострялось, то ослабевало, словно кто-то внутри сбивал масло или в ковшике кипела вода: поток вверх, бурная, иззубренная поверхность, поток вниз, взрыв пузырей. Она тихо плыла из зала в зал, ноги в плоских босоножках двигались беззвучно, муслиновая юбка цвета лаванды обвевала прохладные колени. Зигмар Польке силен, ироничен и разнообразен. Прежняя Патрисия была бы в восторге. На выставке была целая стена с изображениями сторожевой вышки на углу ограждения из колючей проволоки. Был зал, полный прелестных, радостных образов Французской революции. Горка каких-то свертков, треугольник, два куба, диагональ в ярких пятнах сине-бело-красного орнамента, цветок, галльский петух, очертаниями переходящий в гильотинный нож, лестницу и корзину. Два щеголя восемнадцатого века на идиллической поляне перекидывают мяч, который оказывается отрубленной головой. В другом зале был увеличенный рисунок: Госпожа Метелица взбивает свою облачную перину, из перины идет снег. Еще был высокий зал с огромными полотнами в романтических, расплесканных пятнах цвета. Серия называлась Apparizione ^[105]. Позолоченные лужи, моря кобальта и ляпис-лазури. Плавучие молочные и сливочные облака и пары́. Расколотые горные пики, синие мысы, расселины и фьорды клубящегося индиго. Скалы, нависшие над кармазинными и суриковыми озерами с драконьими челюстьми или длинными пальцами цвета сливы и беленой кости, зажавшими клочья пены. Закутанные в покрывала норны ^[106], глумящиеся призраки, тонущие белые птицы и крошащиеся цитадели. Рядом с этими видениями – таблички с текстом, где говорится о расточении и опасности. Польке пишет красками, от которых сегодня все отказались, попросту – ядами: аурипигментом, швейнфуртской зеленью, ляписом. Он смешивает нестабильные вещества: алюминий, железо, калий, марганец, цинк, барий, скипидар, этиловый спирт, метанол, сажу, сургуч и едкие лаки. Его поверхности движутся и расплываются, пятна меняются и мутнеют, формы ненадежны, цвета переменчивы. Мир его фантомов жуток и упоителен. Патрисия смотрела, распахнув глаза. Вот они, красота и опасность, перед ней на плоском холсте. «Что теперь делать? Что я могу?» Она смотрела, как падают завесы тающего снега и свернувшихся сливок. Как понять, что пора перестать смотреть? Это же не книга, где страница, страница, страница, конец. Как решиться?

На последнем этаже Квадрата, позади лестницы, есть балкон. Выходишь на него – и больше нет дымчатого стекла между тобой и зноем, тобой и светом, и внизу город, сложное соположение округло изогнутых улиц с приплюснутыми конусами красных крыш. На горизонте – восьмигранник Великой башни ^[107]. Патрисия вышла на балкон. Горячий воздух был плотный, как стекло, можно было дотронуться пальцем. Она рассеянно приблизилась к перилам, посмотрела по сторонам и вниз. Повернулась и откинулась назад в балконном углу, откинулась и стала глядеть в глубокую яркую синеву. Она была невесома, несущественна в своем лавандовом, легком, как тень, платье. Она перевесилась дальше. Вовне. В глазах и ушах шипел зной. Вот ноги ее оторвались от пола, она балансировала, она клонилась. Рука схватила ее запястье, потянула назад. Для надежности Нильс сжал и второе запястье. Его лицо нависло над ней, угловатое в тени вангоговской шляпы. Очень сердитое лицо. Намертво уперев ноги в пол, колени – в ее колени, он втянул ее обратно в коробку балкона.