Чудеса и фантазии - читать онлайн книгу. Автор: Антония Байетт cтр.№ 52

Суть в том, подумала Патрисия с проблеском прежнего остроумия, что сам он, произнося эту речь, на человека не очень-то и похож. Выкатил глаза, как горгулья, бледный, кожа шелушится, желто-белые волосы в поту, губы растянуты, как у какого-то фанатика. Нет, сам он любопытства не вызывает ни в коем разе.

– Меня интересуете вы. – Он снял темные очки и обратил на нее невидящий голубой взор.

– Боюсь, ангел-хранитель мне не нужен, – сказала Патрисия, отодвигая стул.

– Боитесь?

– Простите. Я имела в виду, что не хочу… не хочу…

Она встала и пошла прочь, окруженная бело-золотым воздухом.

Поскольку она забыла за себя заплатить и, возможно, была ему обязана жизнью, через два дня Патрисия пошла с Нильсом в музей. Здание, почти римское, имело внутренний двор, вдоль которого тянулось что-то вроде крытой галереи. В ней были сложены и относительно правильными рядами выставлены древние могильные камни. Тут были знатные граждане, жрицы, воины. Кое-где были изображения – дородные матроны с тяжелыми прическами, безносые бюсты в тогах. Внутри были тоже камни, только много старше: менгиры со странными усатыми лицами и тонкопалыми, остроконечными ладонями. Был саблезубый тигр, был череп из каменного века, чей владелец пережил одну трепанацию, а от второй умер. Патрисия шла быстро, а Нильс медленно, подзывая ее к особенно интересным экспонатам.

– Это мой любимый, – сказал он. – Смотрите, какая живая надпись. Это римский цветочник из Вик-ле-Феска.

Белый камень, глубоко вырезанная надпись:

Он перевел:

– Венки мои продаю лишь влюбленным.

– Я понимаю по-латыни, спасибо.

Он повел ее к гладиаторам. «Здесь покоится Луций Помпей, ретиарий, девять раз выходивший на арену, рожденный в Вене. Оптата, его жена, на его деньги заказала ему эту плиту»; «Коломб, мирмиллон из отряда Севера, двадцати пяти лет. Сперата, его жена»; «Апт, фракиец, рожден в Александрии, умер тридцати семи лет, похоронен Оптатой, женой»; «Квинт Веттий Грацилл, испанец, трижды увенчанный, умер двадцати пяти лет. Луций Сестий Латин, его учитель, поставил этот камень». В стеклянной витрине были только копии. Нильс сказал, что, когда ехал, надеялся поработать с плитами гладиаторов. Три или четыре века подряд свозили в Ним молодых мужчин, бойцов с мечом и с сетью, свозили со всей империи, со всего мира, а потом хоронили. Они лежат под кафе и кинотеатрами, под кондитерскими и церквями. Из тысяч за все годы случайно нашли с десяток. Он надеялся, если повезет, найти северянина.

– Зачем? – без любопытства спросила Патрисия.

– Берсерка, с амулетами. Такие случаи бывали.

– Лучше было ему сюда не приезжать, – сказала Патрисия. – Если он вообще был.

– А вы знаете, что, по одной теории, Валгалла в «Речах Гримнира» ^[98] срисована с Колизея? О ней сказано, что у нее шестьсот сорок дверей. Такая круглая штука – чертог, где каждый день сражаются духи воинов и каждый день мертвые оживают, чтобы пировать мясом волшебного вепря и медом. И так до последней битвы, когда они будут выходить на бой, по восемьсот героев разом, через шестьсот сорок дверей. Может быть, северный рай связан вот с этими камнями. Мы были воинами.

– Tant pis ^[99], – сказала Патрисия. – Они давно умерли. Дайте им лежать в мире.

– Мир… – начал Нильс, но она уже уходила от камней и костей, сперва коридором, потом по лестнице.

В узком, длинном, мутно освещенном зале она наткнулась на два бычьих чучела. Быки стояли против дверей, уравновесив мускулистые тела на точеных копытцах, наставив острые рога, и глядели влажными карими стеклянными глазами. Их делали с тонким знанием анатомии, с уважением. Их убили с разницей в век: Табенаро – в сентябре 1894 года, Наварро – в 1994-м в честь годовщин ганадерии ^[100] Пабло Ромеро, где оба родились. Их блестящая шерсть была припорошена пылью. Табенаро был пегий, Наварро – железно-серый в гречку. Шкуры у обоих были изрезаны, изорваны, а потом сшиты, как лоскутное одеяло, клочья кожи прилажены вокруг ран от пик, от бандерилий, от шпаги. Позади них по сторонам центрального прохода гуськом брели пыльные звери из не взятых на Ковчег, кто в восстановленной оболочке, кто в виде отбеленного костяка. Дикий кабан, Sus scrofa, и пятеро полосатых кабанят, сибирский медведь, мускусный бык с теленком, два разных оленя, зловещий неухоженный лось, молодой дромадер с двумя дырками вместо отсохших ушей, но с ресницами длинными, пушистыми, загнутыми. За пыльным дромадером – скелеты жирафа и ламы, за ними – камаргский теленок и скелет очень маленького камаргского жеребенка, а за этими – череп кита, в 1874 году выброшенного на берег в Сент-Мари-де-ла-Мер.

По стенам длинного зала в клетках были другие звери: обезьянки и ленивцы, хорьки и бобры, пятнистые кошки и белый медведь, орангутанг и горилла. В одной витрине были собраны курьезы: вот двухголовая овца, вот неизвестный монстр с доброй, смирной мордой свесил восьмерку длинных мохнатых ног на двух сросшихся телах.

И рептилии. Кожистая, бурая двуходка, местные безвредные змеи, гадюки в банках. Aspic commun. Vipère aspic, vipera aspic, Lin. И мумии крокодилов из египетских гробниц, бескостные, длинные кожаные свертки, покровители Нима.

Le crocodile, animal sacré des anciens prêtres égyptiens, était embaumé après sa mort. On le trouve en abundance dans les tombes ^[101].

Сзади замаячил Нильс. Чтобы сделать ей приятное, он заметил, что фраза, высеченная на своде потолка, принадлежит англичанину – Фрэнсису Бэкону и родилась в 1626 году.

Interprète et ministre de la nature L’homme ne peut la connaître Qu’autant qu’il l’observe ^[102].

– Видите, – сказал он, – и тут о любопытстве.

У него за спиной на стене неподвижно бесновался очень крупный кайман, не египетский, скромный и сигарообразный, а растопыривший когтистые лапы и ярко лакированный.

– Тут, кроме нас, никого нет, и от пыли чихать хочется. Не дали бедным животным умереть пристойно.

– Посмотрите, какие позы у быков, какие швы. Сколько в этом любви.

– Любви?

– В каком-то смысле да.