Чудеса и фантазии - читать онлайн книгу. Автор: Антония Байетт cтр.№ 51

Однажды вечером Нильс решился. Патрисия очень устала в тот день. Вместо одного она выпила три стаканчика мирабели, и кедры задвигались на фоне слишком ярких звезд.

– Я хочу вас пригласить в этнологический музей. Я бы вам показал…

– О нет, не нужно.

– Я бы вам показал могильные камни гладиаторов. Они гибли совсем молодыми. В таких памятниках – история города.

– Нет, нет…

– Простите, но вам нужна перемена. Конечно, это не мое дело, но все же. Когда умерла Лив, я хотел, чтобы весь мир умер. Чтобы все замерло, застыло. Но я жив. И вы, простите, вы тоже живы.

– Мне не нужна компания, господин Исаксен. Меня не нужно… развлекать. Мне… мне есть чем заняться.

До того как он вторгся со своими идеями, в молчании что-то происходило. А теперь он все испортил. Она сердито смотрела на него.

– Пожалуйста, забудьте, что я сказал. Мне иногда нужно выговориться, но я понимаю, что к вам все это отношения не имеет.

Ужас был в том, что ее отказ возвел случай в разряд события и как-то сблизил их.

На другой день, гуляя по бульвару Виктора Гюго, она решила уехать из Нима. Подражая южанам, она держалась платановой тени. Раз уж она уезжает, можно сделать городу любезность и зайти в Квадратный дом. Эзра Паунд сказал, что это здание совершенной красоты. Она хорошо изучила путеводитель. Здание сложено из известняка, добываемого здесь же, на мелкотравной равнине. В каменоломнях он сияет белизной, а от солнца и времени делается золотым. Дом высокий, на высоком фундаменте, коринфские колонны увенчаны резными листьями акантуса, фриз украшают плоды, бычьи и львиные головы. Он был и центром римского форума, и частью францисканского монастыря. Им владели, его украшали и калечили вестготы, мавры и монахи. К нему то подводили лестницы, то сводили их на нет. В 1576 году герцогиня Юзесская хотела переделать его в мавзолей для почившего супруга, но отцы города воспротивились. Здесь приносились жертвы, сообщил Нильс, у которого под бескровной кожей таилась кровожадность викингов.

Она поднялась по высоким ступеням портика и взглянула между колонн на людское, обжитое пространство вокруг древнего дома. Напротив таял в воздухе блестящий Квадрат искусств. В путеводителе говорилось, что в Квадратном доме расположен местный археологический музей с бесконечно извлекаемыми из земли Панами, нимфами, танцовщицами и гладиаторами. Но путеводитель устарел. Внутри ничего не было, кроме стен, крашенных красной охрой, и нескольких стендов с информацией. Что ей делать в этом темном, красном месте, среди окаменелого искусства? Патрисия прошла вдоль, по периметру и поперек. Вспомнила, как гадала, не пора ли перестать глядеть на одуванчик, пляжную ширму, замершую лавину. Вышла стремительно, словно в каком-то сне: портик, ступени. Между Квадратным домом и плотным сплетением соседних улиц пролегает еще булыжный переулочек, в котором иногда возникает вдруг машина или мотоцикл. Зной и свет ослепили ее. Она заморгала от сияющей темной синевы, от огненной белизны. Сощурила глаза и рванулась. Сразу произошло несколько вещей: раздался резкий вопль (тормоза и кто-то из прохожих), что-то жесткое, как птичья лапа, вцепилось ей в запястье, вывернуло и потащило. Она стояла на коленях перед Квадратным домом, а над ней нависало лиловое против солнца лицо Нильса в обрамлении бело-золотых кудрей и колючих полей соломенной шляпы. Еще где-то на краю зрения черноволосый водитель с нимским носом что-то говорил, мешая извинения с упреками.

– Так нельзя! Нельзя, чтобы он был соучастником… то есть чтобы он за это расплачивался.

– Не говорите чушь! Мне солнце в глаза ударило.

– Вы вообще по сторонам не смотрели. Я видел. Кинулись под колеса.

– Никуда я не кидалась. Меня солнце ослепило: вышла из темноты на свет.

– Я все видел. Вы кинулись.

– А вы как тут очутились? – спросила Патрисия, отказываясь мудрствовать.

Она поднялась, стерла, как школьница, пыль и кровь с колен и ладоней. Поклонилась водителю, что-то виноватое изобразила руками и головой.

– Так как?

– Проходил мимо. Как раз хотел вас пригласить пообедать, шагнул к вам, и тут вы прыгнули. Ну я вас и поймал.

– Спасибо.

Обедали под зонтиком цвета слоновой кости, у фонтана с застывшим энергическим крокодилом. Патрисия заказала заливные перепелиные яйца – бледные маленькие сферы в прозрачном гробике из желе с веточками трав. Ладони и колени щипало, как не щипало со школьных времен. Сверху плотно давило блистающее солнце, полотна зонтика было недостаточно. Пот сбегал у нее по верхней губе, тек в ложбинке между грудей, собирался в сгибе локтя. У Нильса на шее между воротником и краем волос полосой краснела обожженная кожа. У кадыка, уже не бледного, а красного, пульсировала венка. Он спросил, нравится ли ей ее заливное. Сам он заказал brandade de morue ^[97] в корзиночке из слоеного теста.

– Северная рыба, – сказал он, – треска.

Что-то неестественное, чуть ли не противозаконное было в рыбе, размятой в пасту – или как лучше сказать? – в пюре с оливковым маслом. И еще с чесноком.

– У вас пыль на щеках, испачкались, когда упали. Позволите? – Он тронул ей скулу своей салфеткой. – И все же вы под него кинулись. Больше я об этом говорить не буду. Но я видел. Вы, можно сказать, бросились с портика Квадратного дома. Я бы хотел вам как-то помочь.

– Помочь. В помощь я не верю. Я верю…

– Да?

– Я верю в безразличие, – сказала Патрисия. – В течение вещей. Одно, другое, третье, все равно что. Фонтаны с крокодилами. Пыль. Солнце. Заливные яйца. Я глупости говорю. Солнце передвинулось. В глаза светит.

– Давайте поменяемся. У меня темные очки, шляпа. Пожалуйста…

Они встали. Поменялись местами. Нильс сказал:

– Я вас понимаю. Вы думаете, что нет, но я понимаю. Для меня безразличие – соблазн: так просто, что и до беды недалеко. Вы скажете: он бесчувственный, ничего не понял, дурак. Все считают, что безразличие – это плохо, одна я, Патрисия Ниммо, знаю тайну, что в нем есть и хорошее. Та́к вы думаете, да? А я, миссис Ниммо, позволю себе сказать: я это проходил. Я пробовал быть безразличным. Это хорошо как пересадочная станция, а потом все просто застывает намертво, как цемент. Как цемент. Вы ведь под тот «корвет» бросились не от безразличия.

– От чистейшего безразличия. Если и бросилась, то от безразличия.

– Тогда все еще хуже.

– Разговаривать бессмысленно.

– Знаете, что помогает? Любопытство. Нужно чем-то заинтересоваться. Вы мне сейчас ответите, что безразличие и любопытство – противоположные вещи. Но это не совсем так. И то и другое – чувства непривередливые. Вы можете сидеть тут со стеклянными глазами, смотреть, как все мимо вас проходит – как вы там говорили? – заливные яйца, фонтаны с крокодилами, городские камни. А можете смотреть с любопытством, можете жить. Я вот пытаюсь узнать этот город. Это не так просто. Я изучаю его камни. Вы в чем-то правы – безразлично, что изучать. Верней, это вопрос случая, который имеет жутковатую манеру притворяться судьбой. Но нужно быть любопытной, нужно чем-то интересоваться. Это в человеческой природе.