Ссылаясь на цепь прецедентов, идущую еще из Средних веков, Пелиссон предупреждает, что несколько венценосных предшественников Людовика запятнали свои репутации преследованием верных слуг государства, как, например, недавно ла Вьёвиля
[481]. Неявно критикуя возвращение к методам Ришелье и Людовика XIII, Пелиссон предлагает королю альтернативный образец для подражания. Он указывает на Генриха IV, известного своим милосердием и щедростью. И пусть в поисках решения Людовик заглянет в свое собственное великодушное сердце
[482]. Это обращение, написанное в высоком риторическом стиле, весьма популярном в модных салонах, суде, юридических кругах и во Французской академии, выдержало три переиздания
[483].
Однако Пелиссон не унимался. В июне или июле 1662 года вышло еще одно анонимное письмо, «Второе обращение к королю в защиту месье Фуке»
[484]. Автор вновь оспаривал юрисдикцию палаты в отношении Фуке как государственного министра, подотчетного только королю лично. Палата может провести расследование, но право судить действия суперинтенданта есть только у короля. Он также отмечал, что расследование так называемого предательства Фуке – плана, обнаруженного в Сен-Манде, – выходит за рамки поручения, данного палате королем, так как оно состоит в том, чтобы расследовать финансовые преступления. Кроме короля, единственной инстанцией, имеющей право рассматривать обвинение в предательстве, был парламент Парижа
[485].
Пелиссон достаточно подробно разбирает некоторые из самых сенсационных обвинений против Фуке, в том числе предполагаемое хищение 6 миллионов ливров. В качестве аргумента он приводит сложившиеся в государственном финансовом механизме практики, которые часто не считались с регулирующими финансовые операции эдиктами. Примеры он чередует с техническими описаниями процессов кредитования и отчетности по ним. Бесконечный выпуск и перевыпуск векселей и уступка прав. Необходимость гарантировать выплаты по кредитам налоговыми сборами в будущем, а не в том году, когда кредит был взят. Сложный бухгалтерский учет, который требовался для сокрытия того обстоятельства, что кредиты брались под процент, превышающий установленный законом лимит (5,5 %). Все эти сенсационные факты, получившие публичную огласку, ставили под вопрос достоверность всего казначейского учета и всех реестров. Они сразу наводили на мысль о том, с какой легкостью хищение могло произойти на любом этапе!
[486]
Невозможно обвинять Фуке в том, что он следовал практике, сложившейся в предыдущее десятилетие в силу государственной необходимости, с одобрения Мазарини и иногда – короля, утверждал Пелиссон
[487]. По его словам, Мазарини тратил более 20 миллионов ливров в год на войну с Испанией и другие государственные нужды. Распределяя эти средства, кардинал нередко пренебрегал юридическими формальностями
[488]. В заключение Пелиссон вновь взывал к милосердию Людовика XIV. На случай, если примера Генриха IV недостаточно, Пелиссон призывает обратиться к примеру Юлия Цезаря
[489], который воздвиг храм милосердия, оставив по себе памятник лучше, чем «палата правосудия»
[490].
Третье анонимное сочинение Пелиссона, «Итоговое размышление о процессе над месье Фуке», появилось в сентябре 1662 года. Оно в общих выражениях осуждало процедурные нарушения в ходе процесса
[491].
Подпольные издания, защищавшие Фуке в стихах и прозе, появлялись и прежде трех отмеченных сочинений Пелиссона. Самое известное – поэма на латыни «Fucquetus in Vinculis» некоего Никола Жервеза, эрудированного врача из круга подопечных Фуке
[492]. Но именно произведения Пелиссона дали импульс тому медленному, но ощутимому сдвигу, произошедшему в общественном мнении. По крайней мере в образованной среде, способной оценить то, что много лет спустя Вольтер назовет пелиссоновскими «пассажами трогательного красноречия»
[493]. Опубликовать три своих призыва Пелиссон ухитрился с помощью одного из магистратов Парижского парламента, Жака Жаннара. Последний прежде служил у Фуке в качестве адъюнкта при procureur général и теперь негласно помогал госпожам Фуке составлять петиции
[494]. Он приходился родней по жене одному из литературных подопечных Фуке, поэту Жану де Лафонтену, тою же весной взявшемуся за перо, чтобы обратиться к королю с прошениями в стихах: «Элегия к нимфам Во» и «Ода королю»
[495]. В первом, самом известном из этих произведений Лафонтен пытается утешить рыдающих нимф Во, покинутых прежним господином Оронтом, который низвержен со своей высоты, словами: «никто не пожелает стать виновником ваших невинных слез». Теперь именно они должны смягчить сердце короля: «он любит своих подданных, он мудр и справедлив». Нимфы должны пробудить в короле стремление к титулу «милосердный» (clément), ибо эта добродетель уподобляет королей богам. Вновь возникает величественный образ Генриха IV: когда этот великий король мог отомстить, он утрачивал желание это делать. «Пробудите в Людовике такую же доброту: величайшая победа – та, что одержана над собственным сердцем»
[496].