Вирус "А". Как мы заболели вторжением в Афганистан - читать онлайн книгу. Автор: Владимир Снегирев, Валерий Самунин cтр.№ 95

Как и было положено в такого рода посланиях, далее следовали меры, которые могли бы исправить ситуацию. Предлагалось направить от имени политбюро письмо в адрес ЦК НДПА, в котором в товарищеской форме выразить озабоченность и беспокойство советского руководства и высказать рекомендации по укреплению народной власти. Предлагалось укрепить аппарат партийного советника и дать согласие на направление партсоветников в провинциальные и городские органы власти. Предлагалось командировать в Афганистан в помощь главному военному советнику опытного генерала с группой офицеров для работы в войсках, а также дополнительно отправить еще пятьдесят военных советников, включая политработников и офицеров военной контрразведки.

Однако самым принципиальным и секретным был четвертый пункт в этих предложениях, который гласил: «Для обеспечения охраны и обороны самолетов советской авиаэскадрильи на аэродроме Баграм направить в ДРА, при согласии Афганской Стороны, парашютно-десантный батальон в униформе (комбинезоны) под видом авиационного технического состава. Для охраны совпосольства направить в Кабул спецотряд КГБ СССР (125–150 чел.) под видом обслуживающего персонала посольства. В начале августа с.г., после завершения подготовки, направить в ДРА (аэродром Баграм) спецотряд ГРУ Генерального штаба с целью использования в случае резкого обострения обстановки для охраны и обороны особо важных правительственных объектов».

То есть по сути дела уже тогда, в конце июня, на сцене появилось ружье. А раз оно появилось, то обязательно должно было выстрелить.

Кроме того, тем же решением политбюро в Кабул опять посылали Б.Н. Пономарева — «для беседы с руководителями ДРА».

Есть основания считать, что уже в самом начале лета настроения в московских верхах стали меняться в пользу принятия каких-то более радикальных решений по Афганистану. Тараки казался членам политбюро славным малым, но неспособным к управлению кораблем в штормовую погоду. Амин все больше раздражал своим интриганством и желанием вести собственную игру. При таком раскладе корабль мог в любой момент пойти ко дну. Следовало что-то предпринять, но что — это было пока не совсем ясно.

Комитет госбезопасности был в готовности восстановить замороженные было связи с опальными лидерами фракции «парчам», которые находились в эмиграции, в основном в странах Европы. Разведуправление Генерального штаба продолжало интенсивно натаскивать «мусульманский батальон» в Чир-чике. Резидентуре КГБ в Кабуле было рекомендовано повнимательнее присмотреться к зреющей оппозиции внутри «халька».

* * *

Переговоры, а лучше сказать торги, между Тараки и Амином относительно «банды четырех» продолжались более полутора месяцев. Амин настаивал на отправке начальника службы безопасности и министров послами за границу. Тараки, зная о личной преданности ему этих офицеров, хотел отстоять статус-кво или добиться хотя бы видимости примирения с Амином. Однако Ватанджар и Сарвари, которые хорошо понимали правила затеянной игры, на такое примирение ни за что бы не пошли. В конце концов, Тараки немного, как ему казалось, совсем чуть-чуть, уступил Амину. 27 июля в соответствии со специальным указом Ревсовета ДРА глава государства взял на себя командование афганской армией, поручив при этом заниматься всеми делами министерства обороны «своему выдающемуся и любимому ученику товарищу Амину». Ватанджар был передвинут на должность главы МВД, а Маздурьяр лишился поста министра внутренних дел и стал министром по делам границ и племен.

Эти перестановки Тараки и Амин представили членам Ревсовета и ЦК НДПА как решение, согласованное с советскими руководителями, сославшись на секретные беседы с кандидатом в члены Политбюро ЦК КПСС Пономаревым, вновь посетившим Кабул с неофициальным визитом. На самом деле на встречах Пономарева с Тараки и Амином никакие кадровые перемены в афганском руководстве не затрагивались, а тем более не обсуждалась тема раскола, наметившегося в высшем эшелоне халькистов.

Возможно, материалы, направленные по линии КГБ еще в июне, не показались Центру достаточно тревожными. Возможно, они (эти материалы) не были доложены наверх как надо. А также возможно, что никто в Москве тогда не был готов должным образом глубоко и серьезно воспринять поступившую из Кабула информацию, представить себе, к чему может привести наметившееся противостояние Амина и Тараки.

Советские руководители, незнакомые с жестокими обычаями пуштунов, думали примерно так: «Ну, подумаешь, отправят парочку молодых министров послами за границу. Для них это не так уж и плохо. Поживут в свое удовольствие, расширят кругозор, наберутся опыта. К тому же кадровые перестановки — это внутреннее дело афганских друзей, и влезать нам в эти заморочки не следует. Другое дело — исламские экстремисты. Они круглые сутки не расстаются с оружием. По пять раз в день совершают свой намаз. Имеют по нескольку жен и не боятся смерти, так как думают, что убитые в войне с неверными обязательно попадут в рай. Это люди из другого, непонятного нам мира. Вот где действительно таится угроза продвижению Афганистана по пути прогресса».

Пономарев на встрече с афганскими вождями выразил глубочайшую обеспокоенность советского руководства по поводу активизации контрреволюционной деятельности исламских группировок и, прежде всего, усиления влияния реакционного духовенства в армии. Его собеседники, подтвердив, что тревога товарищей из политбюро ЦК КПСС имеет самые серьезные основания, не замедлили в очередной раз поднять вопрос о введении в страну советских войск. Пономарев от обсуждения военной темы ловко уклонился и тотчас переключился на необходимость расширения социальной базы революции за счет привлечения в качестве естественных союзников НДПА самых широких слоев трудящегося населения страны. Далее речь пошла о работе партийных советников, направляемых в Афганистан по линии ЦК КПСС. Руководители ДРА, к великому удовольствию московского визитера, высоко оценили их деятельность, отметив, что эти советники «являются носителями бесценного опыта и мудрости советских коммунистов и оказывают огромную помощь в деле партийного строительства».

Судя по всему, неофициальный визит Пономарева в Кабул и на этот раз получился не очень результативным. Беседы с афганскими руководителями проходили довольно вяло. Какой-либо новой интересной и важной информации они московскому гостю не сообщили. Серьезных конкретных договоренностей достигнуто не было.

И Тараки, и Амин уже успели понять, что Пономарев — это не тот человек, который принимает решения в Москве. Они воспринимали его как высокопоставленного партийного чиновника, но не имеющего абсолютно никаких полномочий и не способного проявить личной инициативы или отстоять свою собственную точку зрения. Без всякой надежды на успех, скорее по инерции, они озвучили ставшие уже дежурными просьбы о прямом участии советских военнослужащих в сражениях против оппозиции. Пономарев, в свою очередь, тоже без всяких шансов быть услышанным, призывал афганцев работать дружно, соблюдать принцип коллективного руководства в партии.

Впрочем, и Пономареву в этой ситуации можно было только посочувствовать. Родное ленинское политбюро поручило ему заведомо проигрышное дело. Ситуация, сложившаяся в Афганистане к лету 1979 года, стала настолько запутанной, сложной, противоречивой, что наверху явно растерялись. Когда речь на заседаниях в Кремле и на Старой площади заходила об афганских делах, то в выступлениях советских руководителей все чаще сквозило раздражение, желание переложить ответственность на чьи-то другие плечи. Вместо обещанного строительства социализма за Амударьей нарастал хаос, лилась кровь, а внутри афганского руководства продолжалась самая настоящая война.