Еще глупее выглядела операция против другого мусульманского лидера — шейха Саид Ахмада Гейлани (Эфенди-джана). Сразу же после революции этот руководитель влиятельнейшего в Афганистане суфийского ордена Кадирийа через бывшего ректора Кабульского университета начал искать контакты с Тараки и Амином. Ему нужно было определиться относительно своего статуса в новых условиях. Однако все его позитивные, благонамеренные усилия оказались тщетными. Амин приказал арестовать и уничтожить Гейлани и его семью. Сарвари поставил такую задачу своим подчиненным. Однако об этом приказе почему-то тут же, до того как заработал карательный механизм, стало известно Гейлани. Он, готовый к разным разворотам событий, незамедлительно выехал из Кабула в свое имение, расположенное в уезде Сорхруд недалеко от Джелалабада. А затем, сопровождаемый сотнями до зубов вооруженных и фанатично преданных ему мюридов
[41], без всяких препятствий пересек афгано-пакистанскую границу. Ни афганские власти, ни пакистанцы не решились воспрепятствовать ему.
Все это можно было бы считать революционными «перегибами» Амина. Однако в то же время были случаи, когда люди Сарвари выслеживали и задерживали явных врагов — пакистанских и иранских шпионов, террористов, застигнутых в момент совершаемых ими диверсионных актов, подстрекателей, явных участников антиправительственных мятежей. Амин же, когда ему докладывали об арестованных, непонятно почему категорически требовал от Сарвари их немедленного освобождения.
У начальника службы безопасности появилось серьезное подозрение: возможно, «верный ученик вождя афганской нации» не хочет стабилизации обстановки в ДРА? Возможно, он умышленно раскачивает лодку? Но зачем? Уж не для того ли, чтобы в конце концов оказаться у ее руля? А как же наш вождь товарищ Тараки? Какую участь в таком случае Амин уготовил ему?
Уже весной Сарвари стал находить всяческие причины для того, чтобы уклоняться от исполнения приказов Амина. Под предлогами сбора дополнительных улик, необходимости выслеживания связей подозреваемых и т. п. он начал избегать крутых мер в отношении людей, которых требовалось «отправить в Пакистан». Амин вызвал начальника АГСА к себе «на ковер» и устроил ему форменный разнос. Он в грубой форме обвинил Сарвари в утрате революционного чутья, в некомпетентности и мягкотелости. Асадулла покорно проглотил горькую пилюлю, однако затаил на Амина страшную обиду — такую, которые пуштуны обычно никогда никому не прощают. Хорошо зная нрав «второго человека в государстве», начальник службы безопасности понял, что вслед за этим в лучшем случае последует его отстранение от занимаемой должности и почетная ссылка за границу в качестве посла, ну а в худшем… еще большие неприятности.
В приватной обстановке, за чашкой чая Сарвари поделился своими печалями с ближайшим другом министром связи Гулябзоем (во время Апрельской революции Сарвари спас ему жизнь). Гулябзой, который считал себя приемным сыном Тараки, выслушав друга, более всего озаботился не столько его судьбой, сколько угрозой со стороны Амина в отношении главы государства. Он согласился с тем, что Хафизулла Амин явно расчищает себе путь к вершине власти.
— Борис Семенович, помните, как в начале мая я докладывал вам о разговоре с Сарвари? — дождавшись, когда Бубнов сделает паузу, спросил Богданов.
— Расскажите товарищам, пусть они тоже об этом узнают, — предложил Иванов.
— А дело было так, — начал Богданов. — В начале мая, оказавшись со мной один на один в своем кабинете, Сарвари подошел ко мне вплотную и тихо, чтобы никто не услышал, сказал следующее: «Амин очень хитрый, жестокий, коварный и опасный человек. Он готов пойти на все, чтобы добиться усиления своей личной власти в партии и в стране». Говорил Сарвари еще какой-то негатив в отношении Амина, но я не совсем ясно его понял. Для меня это было совершенно неожиданно. В первый момент я решил, что это попахивает провокацией, что он проверяет меня, хочет узнать, как я отреагирую на такую информацию. Потом мелькнула мысль, что это делается с подачи Тараки. Откровенно говоря, я был в замешательстве. Меня выручил вернувшийся в кабинет переводчик: при его появлении Сарвари перешел на свое место за столом и как ни в чем не бывало стал обсуждать какие-то малозначимые текущие вопросы.
— Вот видите, Леонид Павлович, ваша информация о трениях среди халькистов теперь получила новое подтверждение, — задумчиво сказал Иванов. — Извините, пожалуйста, Виктор Андреевич, — повернулся он к Бубнову. — Мы вас прервали. Продолжайте.
Во второй части своего доклада Бубнов сообщил не менее интересные сведения:
— В числе других противников Амина обозначился министр обороны Аслам Ватанджар — национальный герой Афганистана, танк которого теперь установлен на пьедестале перед Дворцом народов. Ему, Ватанджару, от одного из адъютантов Тараки, личного друга и бывшего сослуживца, стало известно, что Амин постоянно склоняет главу государства к смещению его с поста министра обороны. Мотивация простая: «Министр ничего не может поделать против поднимающих голову контрреволюционных сил. Армия разлагается. В воинских частях то и дело происходят восстания. Многие офицеры переходят на сторону мятежников. А все потому, что Ватанджар не имеет достаточного военного образования, опыта партийного руководства, мало внимания уделяет своим служебным обязанностям, предпочитая работе в министерстве времяпрепровождение в нетрезвой компании молоденьких проституток и музыкантов.
— Можно подумать, что в очереди занять пост министра обороны здесь выстроились высокообразованные стратеги и аскеты, готовые день и ночь проводить на службе, разбирая штабные карты, — бросил реплику Осадчий.
— Естественно, Ватанджар не мог простить такого выпада Амину, — уловив заинтересованный взгляд Бориса Семеновича, продолжил свой доклад Бубнов. — «Махмуд» говорит, что министр обороны имел довольно откровенный разговор на эту тему с Тараки, и тот сказал ему: «Пока я остаюсь главой государства, тебе не о чем беспокоиться».
К Ватанджару вроде бы примкнул его старый друг (тоже бывший танкист) министр внутренних дел Маздурьяр. Он тоже недоволен Амином, который не дает разрешения на ликвидацию обнаглевших уголовных банд Кабула, состоящих из родственников членов ЦК НДПА Алемьяра и Сахраи — ярых сторонников Амина.
Пока трудно сказать, объединились или нет эти пары министров в единую группу. Но в том, что они обязательно объединятся, у «Махмуда» сомнений нет, — закончил свой доклад Бубнов.
— Располагает ли Тараки полной информацией об этих разногласиях? — спросил Иванов.
— Безусловно, о них ему известно. Ведь Амин требовал у Тараки смещения Ватанджара. Министр обороны приходил к генсеку для прояснения вопроса. Однако «Махмуд» до конца не знает, насколько полно тот информирован о деталях, — пояснил Бубнов.
— Борис Семенович, а вы не думаете, что эта так называемая «оппозиция» умышленно создается самим Тараки, чтобы был противовес все возрастающему влиянию Амина, — высказал свое предположение Осадчий. — Ведь трудно поверить, что у кого-то из этих министров могут быть какие-то собственные политические идеи, политические интересы или амбиции.