Маятник жизни моей... 1930–1954 - читать онлайн книгу. Автор: Варвара Малахиева-Мирович cтр.№ 259

Впрочем, и здесь в отношении к моменту смерти главную роль играет “возраст”, в связи с некоторыми индивидуальными особенностями человека.

Владимир Антонович (приятель Сережиного покойного отца), в молодые годы потерявший глубоко, и притом в “дружестве” любимую жену, как и он тогда “евангелистку”, когда подруги ее боялись подумать, как он перенесет ее смерть (она случайно отравилась колбасным ядом), – вышел к ним, закрыв глаза скончавшейся жене и помолившись над ней, с необычайно светлым лицом. И когда его окружили с плачем и со словами утешения, сказал:

– Не плачьте. Бог дал, Бог и взял.

В этом же стиле у Ромена Роллана описано отношение Жана Кристофа к известию о смерти любимой и любившей его женщины, Грации (фамилию забыла). Так отнесся Толстой – по словам его биографов – к кончине любимейшей из его дочерей Марьи Львовны. Он даже не пошел за ее гробом.

Я далека от мысли сопоставлять “возраст” мой с возрастом Толстого, Жана Кристофа и Владимира Антоновича и как бы возможность стать на общую с ними ступень. Общее с ними у меня, стоящей неизмеримо ниже их, лишь отношение к смерти.

И может быть, в моем отношении, в моем личном опыте есть особенность, какой у них нет.

Когда Алла сказала мне: “Умер Качалов” – у меня в душе посветлело, и я только потому не сказала то, что подумала:

– Он живее нас с тобой.

Потому не сказала, что эти слова для Аллы прозвучали бы как бессмыслица, как неуместное оригинальничанье и т. п.

Но если бы это сказала я Игорю, или Инне, или Вале – они поняли бы меня, каждый в своей степени, в своих оттенках веры. Поняли бы самую суть моего признания Качалова живым, несмотря на то, что он уже не дышит и не будет дышать, есть, говорить, болеть, пить лекарства.

Спасибо за чарующий голос, какой заставлял думать, что ты не принадлежишь к нам, “чадам праха”. За нимб души твоей, какой озаряла она твое лицо и пронизывала насквозь и далеко и надолго светила тем, кого коснулись лучи твоего вдохновения.

И за труд, и за муки творчества. И за то, что бескрылой жизни вокруг тебя нечем было ответить тебе на твой зов в “снежную церковь”. И надо было тебе жить с чадами праха – вне твоей “снежной церкви”, где ты жил с Брандтом ^[873]. И, задыхаясь среди нас, она искала забвения, где искали его многие из талантливых русских натур.

3 октября. Кров Ириса

Ненастный холодный день. В окно смотрят три чахлых, до последнего листа облетевших дерева. Над ними во все стороны носятся гонимые ветром птицы.

1-й час дня.

“Проходит образ мира сего”, и скорее, чем образы неодушевленных вещей, проходят, пролетают образы людей – точно облака, гонимые ветром.

Вот здесь, где я сейчас пишу, на низкой софе, полулежала с книгой французских или немецких стихов “стихотворная переводчица Мария Васильевна” ^[874]. Пока не разорвалась общая жизнь с дочерью Таней. Светло-голубые, невинные, улыбчивые институтские глаза (в этом году, со взглядом, переполненным безысходным горем и величавым терпением) угасли, закрылись, и уже прикрыты слоем сырой земли Ваганьковского кладбища. Но голубиная душа, с младенческой невинностью из них глядевшая, жива.

14 октября

3-й час дня. После чтения Джемса “Многообразие религиозного опыта”.

Для тех близких мне лиц, которые читали эту книгу, прибавлю к фактам, о которых там сообщается (о “световых явлениях” (фотизмы)), случаи, пережитые лично мною. Самый яркий, имевший для меня внутренно глубокое, хотя и не сразу в волевой и духовной области проявившееся значение, произошел со мной в Оптиной пустыни больше 30 лет тому назад, когда я подошла в числе других богомольцев под благословение о. Анатолия и увидела его окруженным как бы нимбом сильного белого света и необычайно благостного для меня излучения.

Через несколько минут после этого, когда я уже выходила из общей приемной в переднюю, о. Анатолий через келейника вернул меня. И позвал в свою келью. Там все предметы, как и он сам, представились мне как бы самосветящимися, но не таким ослепительно сияющим светом, каков был нимб вокруг его головы в момент благословения паломников.

Когда я вышла от него под открытое небо, был поздний час. Обычно в это время года совсем темнеет. Для меня же деревья лесного участка, как и лицо, и фигура моего друга М. В. Шика, вышедшего ко мне навстречу, – продолжали светиться тем же светом, как и в келье о. Анатолия. Друг мой (М. В. Ш.), которому я сказала об этом, был испуган и потрясен. Через небольшой срок, когда мы вернулись в монастырскую гостиницу, это явление прошло. Внутренно я была охвачена невыразимою словами радостью. К ней примешивалось желание какого-нибудь сверхчеловечески трудного подвига, я была бы счастлива, если бы о. Анатолий назначил мне какое-нибудь трудноисполнимое послушание (мелькала мысль – пойти странницей пешком за 1000 верст куда-нибудь на Север, на Валаам, в Соловки). Но он никакого послушания не наложил. Только на прощание с радостным и сияющим любовью лицом сказал пророчески: “Будут, будут у тебя скорби”, – что приблизительно через год исполнилось.

Такое же световое, радужное освещение, сделавшее Москву неузнаваемой и потрясшее все мое существо (но без религиозного оттенка), я пережила после одной из встреч с А. Р. Минцловой (теософкой), с которой виделась 3 или 4 раза в жизни, больше чем 40 лет тому назад.

Не раз были пережиты мной “фотизмы” в форме призматических фигур, вытягивающихся в линии, идущие кверху (или неполные призмы и светящиеся треугольники). Раза два в жизни они слились в сплошное скопление призм вокруг меня. Однажды они преградили мне дорогу (когда я поднималась в квартиру Анны по лестнице). Я считала их симптомами какого-нибудь на нервной почве глазного заболевания. Но однажды один из мистически одаренных и образованный в джемсовской области человек авторитетно мне сказал: “Это вступление в познавательную область, символически открывающуюся для вас радужными призмами. Впоследствии вы поймете, что они означали. Я это явление хорошо знаю”. А я так и не дождалась разгадки этого явления. Но перестала считать его болезненным.

17 октября. Сумеречный час. Замоскворечье

Валя у плиты.

Переношу сюда сегодняшнюю встречу с Игорем – у него (т. к. больше было негде). Третьего дня было условлено, что я зайду к нему вечером и подожду его, если не застану. (Он мог задержаться сверх назначенного часа в концерте.) Столкнулись с ним у подъезда. Говорит оживленно: вернусь через 40 минут. А вас наверху ожидает сюрприз. Лицо, которое вас очень хочет видеть. Из Малоярославца.