Толстые губы шевельнулись. Они были как два пляшущих слизня.
– Я Майкл Кольберт…
Джон Дейли схватил привязанного за волосы и дёрнул его голову назад. Кожаные подошвы туфель агента заскребли по полу от боли. Фитц шагнул ближе и отрегулировал пламя так, что оно снова сделалось длиннее и громче. Потом посмотрел на Койла:
– Хочешь попробовать, Койл? Человечья плоть пахнет в точности как жареная свинина, чтоб ты знал. По крайней мере у англичан.
Фитц протянул ему лампу.
Койл пожал плечами:
– Почему бы и нет? Он точно англичанин?
– Если он ирландец, пахнуть будет жареной говядиной. – Это сказал Конор, который был ниже и тупее своего брата.
Пленник испугался – а кто бы не испугался? – но был достаточно сообразителен, чтобы скрыть свои чувства. Парням только это и требовалось. Немного хныканья. Немного мольбы. Не получив ни того ни другого, они бы в любом случае прикончили его быстро. Но даже самые храбрые из людей кричали о пощаде, когда их глазные яблоки плавились и стекали по щекам.
Койл обошёл стол и поднёс лампу к лицу англичанина. Тот почувствовал яростный жар. Закрыл здоровый глаз.
– Только не слишком быстро, – предупредил Фитц.
– Начни с пальцев, – предложил Конор.
– Или с его маленького английского члена, – прибавил Джон, вызвав всеобщий смех.
«Довольно! – закричал голос в голове Койла. – Хватит с меня этого».
– Знаешь, Джон Дейли, ты всегда был маленьким говнюком.
Койл ткнул лампой Джону в глаз, вложив в удар всю силу, а потом отпустил её. Левой ногой пнул стол, отправив его назад, на Фитца, а правой рукой выхватил из-за пояса пистолет. Выстрелил Конору в лицо, но не сдал ждать, пока тот упадёт, а повернулся к Фитцу, который нацелил на него собственное оружие.
– Койл, какого хрена ты творишь?
Гибсон сделал единственный ход, доступный ему в тот момент. Он сунул палец ноги под паяльную лампу, которая упала рядом, и пинком отправил её в голову Фитцу. Тот увидел, как она кувыркается, испуская струю синего пламени, и инстинктивно отпрянул. Койл тут же его пристрелил. Потом повернулся и сделал то же самое с оставшимся братом.
Теперь, лёжа в постели, Койл почувствовал прилив дурноты, когда к нему вернулись запахи. Сочетание крови, кордита и горелой плоти со сладкими специями было тошнотворным. С того дня он на дух не переносил всю еду, сдобренную корицей.
Они с Гибсоном сбежали из страны, и в знак благодарности бывший минёр предложил Койлу работу. В качестве шпиона. Так он и стал напарником Гибсона. Вспоминая время, которое они вместе провели в Бюро секретной службы – жизни их переплелись благодаря тем нескольким минутам на складе, – Койл в конце концов мыслями вернулся к тому, как Гибсон погиб посреди улицы от пули…
Чьей?
Людей, которые хотели не допустить, чтобы майор Ватсон попал в Суффолк? Здесь, в маленькой спальне, озарённой золотым светом заходящего солнца, в идиллическом английском краю, казалось, что эта версия не стоила и ломаного гроша. И тут Койлу пришло на ум нечто куда более логичное. От этого ирландец резко сел, прямой как палка. Его глаза метнулись к пистолету, который лежал на салфетке на комоде.
Мишенью в то утро в Мейфэре был не майор Ватсон.
Мишенью был он сам.
Ватсон разложил на своей постели личные дела семерых мертвецов. Он проверил каждое, делая заметки и проставляя перекрёстные ссылки с делом Хичкока. Члены танкового экипажа имели мало общего. Командир посещал лучшую из закрытых школ, один из механиков – достойную классическую гимназию. Всем было меньше тридцати, большинству – чуть за двадцать. Все как-то учились инженерному делу: флотские двигатели, мотоциклы, автомобили, паровые трактора, аэропланы. Один был механиком в Лондонской генеральной компании омнибусов, работал с моторным пассажирским транспортом, который ездил по столице вот уже больше десяти лет.
Не считая интереса ко всему механическому, их мало что объединяло. Не случись войны, их пути вряд ли когда-то могли пересечься.
Кто-то постучался в дверь.
– Входите! – велел Ватсон.
Это оказался Туэйтс, кавалерист.
– Извините за беспокойство, майор.
– Всё в порядке. Я всё равно хотел поговорить.
– Правда? Со мной? – Он искренне удивился.
– Присаживайтесь.
– Предпочитаю стоять, – сказал Туэйтс.
Ещё бы. В импозантном кавалеристе было больше шести футов роста – он был выше Холмса, – и такого сложно было задавить авторитетом, когда он стоял. Впрочем, Ватсон и не собирался пробовать.
– Что вы думаете об этом? – спросил его Ватсон. – Об инциденте с «Женевьевой»?
Туэйтс надул щёки, демонстрируя свою растерянность.
– Понятия не имею. В стратегическом смысле это катастрофа. Потерять уверенность в машине на этом этапе… вы понимаете, что Суинтон поэтому хочет держать всё случившееся в секрете?
– Он не хочет лишиться своих танков, – ровным голосом сказал Ватсон.
– Да. – Туэйтс чуть прищурил глаза. – От вас мало что ускользает, верно, майор Ватсон?
На это ему пришлось рассмеяться. Что бы сказал Холмс, услышав подобное заявление?
– Суинтон сделает всё, о чём попросит верховное командование, чтобы войти в историю как человек, который спустил на гуннов танки. Помните об этом.
– Буду. Но скажите, ведь вы наверняка считаете танки дьявольским изобретением? Речь о замене лошади машиной.
– Замене? – У Туэйтса дрогнули усы от такой мысли.
– Она неизбежна, я полагаю.
Туэйтс немного помолчал:
– Мне пятьдесят три, майор. Я в кавалерии с восемнадцати лет, участвовал в осаде Кимберли и битве при Пардеберге
[85]. Мой отец был одним из Синих до меня, сражался при Тель-эль-Кебире
[86]. У меня два сына, четырнадцати и двенадцати лет; мысль о том, что они могут не пойти по нашим стопам, причиняет мне неимоверную боль.
– Я понимаю. Семейная традиция.
– Да.
Ватсон сидел на кровати. Его кости ныли от того, что пришлось так долго сутулиться в танке.
– И всё же вы здесь, своей помощью приближаете роковую участь кавалерии…
– Отнюдь нет, – настойчиво проговорил Туэйтс.
– Но я слышал, часть Синих превратят в батальон пулемётчиков. Кавалеристами они останутся лишь по названию.