— Ничего, мы их поторопим.
— Он просит: «Не откладывай ни на секунду». А до завтрашнего
дня пройдет не секунда, а целые сутки. Я себе не прощу, если с ребенком
что-нибудь случится.
— Не случится. — Джордж отхлебнул кофе.
— И еще эти мои конвертируемые облигации…
— Послушайте, Люцилла, предоставьте все это мне.
— Не волнуйтесь, тетушка Люцилла, — вставила Ирис. — Джордж
все уладит. К тому же не впервые это случается.
— Давно уже такого не бывало. («Три месяца», — уточнил
Джордж.) С тех пор, когда бедного ребенка надули оказавшиеся мошенниками
приятели с этой ужасной фермой.
Джордж вытер салфеткой усы, поднялся и, перед тем как —
выйти из комнаты, добродушно потрепал миссис Дрейк по спине.
— Выше голову, дорогая. Я попрошу Руфь немедленно послать
телеграмму.
Едва он вышел в коридор, как к нему присоединилась Ирис.
— Джордж, не лучше ли отложить сегодняшнюю вечеринку?
Тетушка Люцилла так расстроена. Может быть, останемся с ней дома?
— Разумеется, нет! — Розовое лицо Джорджа побагровело. —
Что, позволить этому наглому вымогателю, черт бы его взял, портить нам жизнь?
Это шантаж — самый настоящий шантаж, вот что это такое. Будь моя воля, не дал
бы ему ни гроша.
— Если бы тетушка Люцилла позволила.
— Люцилла — дура от рождения. Эти бабы, рожающие детей,
когда им перевалило за сорок, теряют последние остатки разума. С пеленок портят
собственных выродков, угождая всем их прихотям. Если бы юному Виктору
когда-нибудь предоставили самому выпутываться из разных неурядиц, может быть,
это и сделало бы из него человека. Не спорь, Ирис. До вечера что-нибудь
изобрету, чтобы Люцилла могла спокойно уснуть В крайнем случае, возьмем ее с
собой.
— O, нет, рестораны она не переносит — она там клюет носом.
Духота и прокуренный воздух вызывают у нее астму.
— Знаю. Я пошутил. Пойди и подбодри ее. Скажи ей, что все
утрясется.
Он повернулся и направился к выходу. Ирис медленно побрела
обратно в столовую. Зазвонил телефон, она подошла к нему.
— Алло — кто? — Бледное, безжизненное лицо расцвело от
удовольствия. — Антони!
— Антони собственной персоной. Звонил тебе вчера и не мог
дозвониться. Признайся, это ты обработала Джорджа?
— О чем ты?
— Видишь ли, Джордж очень настойчиво, приглашал меня сегодня
на какую-то вечеринку. Совершенно непохоже на его обычное «руки долой от моей
дражайшей подопечной!» Он так настаивал, что не прийти нельзя. Я подумал, не
результат ли это каких-то твоих тактических уловок.
— Нет… нет… я к этому не имею никакого отношения — Значит,
он сам переменил гнев на милость?
— Не совсем. Это…
— Алло… куда ты подевалась?
— Нет, я слушаю.
— Ты что-то сказала. В чем дело, дорогая? Слышу в телефоне,
как ты вздыхаешь. Что-то случилось?
— Нет… ничего. Завтра я воспряну. Завтра все будет хорошо.
— Какая трогательная вера. Разве не говорится «Завтра не
наступает»?
— Не наступает.
— Ирис… в чем же все-таки дело?
— Нет, ничего. Я не могу тебе сказать. Я обещала, понимаешь?
— Скажи мне, моя радость.
— Нет… я действительно не могу. Антони, может, ты мне
что-нибудь скажешь?
— Если бы я знал что.
— Ты… когда-нибудь любил Розмари?
Мгновенная пауза, затем смех.
— Ах, вот в чем дело. Да, Ирис, чуточку был влюблен. Ты же
знаешь, она была неотразима. И вот однажды и беседовал с ней и увидел тебя,
спускающуюся по лестнице, — и в ту же минуту все закончилось, как ветром сдуло.
Ты одна на всем свете осталась. Вот тебе вся правда… Не принимай это близко к
сердцу. Ведь даже у Ромео была Розалинда, прежде чем его покорила Джульетта.
— Спасибо, Антони. Я рада.
— Увидимся вечером. Твой день рождения, да?
— На самом деле день рождения через неделю, но собираемся по
этому поводу.
— Ты не очень радуешься.
— Нет.
— Полагаю, Джордж знает, что делает, но мне кажется
сумасбродной мысль собраться в том самом месте, где…
— О, с тех пор я уже несколько раз была в «Люксембурге»… Я
хотела сказать, после Розмари… ничего страшного.
— Пусть так. Я приготовил тебе подарок. Ирис. Надеюсь,
понравится. Au revoir .
Он повесил трубку.
Ирис вернулась к Люцилле спорить, уверять, убеждать.
Джордж же, по прибытии в свой офис, сразу же вызвал Руфь
Лессинг.
При появлении ее, спокойной, улыбающейся, в элегантном
черном костюме, его озабоченность немного прошла.
— Доброе утро.
— Доброе утро, Руфь. Опять неприятности. Взгляните.
Она взяла протянутую им телеграмму. — Снова Виктор Дрейк! —
Да, будь он проклят.
Она задумалась, вертела телеграмму в руках. «Вы из тех
девушек, которые спят и видят себя женой своего хозяина…» — как отчетливо все
это вспомнилось ей. «Словно вчера…» — подумала Руфь. Голос Джорджа вывел ее из
оцепенения. — Примерно год назад мы спровадили его? Она задумалась.
— Да. Действительно, это было двадцать девятого октября.
— Вы удивительная девушка. Какая память!
Ей подумалось, что у нее были более веские причины запомнить
этот день, чем он предполагает. Вспомнились беззаботный голос Розмари в
телефоне и мысль, что она ненавидит жену своего шефа.
— Полагаю, нам повезло, — сказал Джордж, — что он столь
продолжительное время не показывается нам на глаза. Хотя на прошлой неделе
пришлось все же выбросить пятьдесят фунтов.
— Триста фунтов в наши дни не маленькие деньги.
— Да. Но он их и не получит. Нужно, как обычно, все
разузнать.
— Я свяжусь с мистером Огилви.
Александр Огилви, их агент в Буэнос-Айресе, был
рассудительным, практичным шотландцем.
— Да. Немедленно телеграфируйте. Мать Виктора в своем
обычном репертуаре. Типичная истерия. С сегодняшним вечером могут возникнуть
осложнения.