Александр молчал.
– Шура! – воскликнула Татьяна, по-прежнему загораживая ему дорогу. – Этими словами для удобства обозначают расстрел?
Она тяжело дышала, неверяще глядя на Александра, втягивая холодный воздух, и вспоминала Каму, ледяную воду, каждое утро омывавшую их обнаженные тела, вспоминала, как Александр пытался скрыть от нее те уголки своей души, куда, как он надеялся, она не заглянет. Но в Лазареве ее глаза видели лишь восходы над рекой. Только здесь, в холодном, унылом Ленинграде, все обнажилось, высветились все контрасты: свет и тень, день и ночь.
– Хочешь сказать, не важно, сбежишь ты или останешься, со мной все равно покончено?
Александр молчал.
Он прятал от нее исказившееся мукой лицо.
Шарф сполз с головы Татьяны. Она онемело стащила его и смяла в руках.
– Неудивительно, что ты не мог мне сказать. Но как я могла не видеть? – прошептала она.
– Как? Да потому что ты никогда не думаешь о себе, – объяснил Александр. – Поэтому я и хотел, чтобы ты оставалась в Лазареве, как можно дальше от меня и этих мест.
Татьяна, вздрогнув, сунула руки в карманы пальто.
– И что ты думал? Что таким образом спасешь меня? – Она устало покачала головой. – Сколько, по-твоему, потребуется председателю сельсовета, того самого, что находится возле бани, получить телеграмму из Ленинграда и явиться ко мне, чтобы задать несколько вопросов?
– Поэтому мне так нравилось Лазарево, – признался он, не глядя на нее. – Там нет телеграфа.
– Именно поэтому ты так любил Лазарево?
Александр опустил голову. Карие глаза напоминали замерзшие вишни, изо рта вырывались клубы пара. Прижавшись спиной к перилам, он тихо спросил:
– Теперь ты видишь? Теперь понимаешь? Твои глаза открылись?
– Теперь я вижу.
Все.
– Теперь я понимаю.
Все.
– Мои глаза открыты.
– И осознаешь, что у нас один-единственный выход?
Татьяна оценивающе прищурила глаза и, не отвечая, попятилась прочь, но запуталась в шарфе и упала на изуродованный пустынный мост под плачущим небом. Александр, подбежав, помог ей встать, но тут же отступил. Не смог заставить себя касаться ее дольше, чем это было необходимо.
Татьяна увидела и это. И ей на мгновение тоже стало невыносимо его касаться. Но только на мгновение. Неожиданно мрак прорезал луч света. Ослепительно яркого света! Он ударил ей в глаза, и она бросилась к этому лучу. Полетела, зная, что это такое, и, прежде чем открыть рот и заговорить, ощутила такое облегчение, словно с плеч… его плеч и ее плеч… свалилась непомерная тяжесть.
Теперь она смотрела на Александра новыми глазами. Прояснившимися.
Тот ошеломленно уставился на нее. Татьяна протянула ему руки и тихо попросила:
– Шура, смотри, смотри сюда.
Он смотрел на нее.
– Вокруг тебя тьма, – пояснила она. – Но перед тобой стою я.
Он смотрел на нее.
– Видишь меня? – прошептала она.
– Да, – так же слабо откликнулся он.
Она подступила ближе, спотыкаясь о куски разбитого гранита. Александр опустился на землю.
Татьяна несколько секунд изучала его, затем встала на колени. Александр закрыл лицо дрожащими руками.
– Дорогой, милый мой муж! О боже, Шура, только не бойся. Ты выслушаешь меня? Нет, не отворачивайся.
Александр отвернулся.
– Шура, – продолжала она, стискивая кулаки, чтобы не сорваться. Стоп. Дыши ровнее. Проси Бога о силе. – Думаешь, что единственный выход – твоя смерть? Помнишь, что я сказала тебе в Лазареве? Помнишь меня в Лазареве? Я не могу вынести мысли о твоей гибели. И я сделаю все, все, что могу в своей жалкой ничтожной жизни, чтобы этого не случилось. Чтобы уберечь тебя. Здесь, в Советском Союзе, у тебя нет ни единого шанса. Ни единого. Все равно тебя убьют, либо немцы, либо коммунисты. Это их единственная цель. А если ты погибнешь, это означает, что я до последних дней буду есть ядовитые грибы в Советском Союзе, одна и без тебя. И тебе это известно. Твоя величайшая жертва будет принесена во имя моей жизни во тьме. Ты хотел, чтобы мое любящее лицо больше не преследовало тебя?
Она задохнулась, но тут же взяла себя в руке.
– Вот она я. Вот оно, мое лицо, перед тобой.
Хоть бы он не смотрел на нее!..
– Беги, Александр. Беги! Беги в Америку без оглядки.
Стоп. Дыши. Дыши.
Она даже не могла вытереть глаза.
Ладно, пусть она плачет, но ведь все сделано правильно! И кроме того, он не смотрит на меня.
Отняв руки от лица, Александр обжег ее разъяренным взглядом и прошипел:
– Татьяна, ты в своем уме? Немедленно перестань молоть чушь! Можешь сделать для меня хотя бы это?
– Шура, – прошептала она, – я не представляла, что можно любить кого-то, как я люблю тебя. Сделай это ради меня. Уезжай! Возвращайся домой и больше не думай обо мне.
– Татьяна, прекрати, ты так вовсе не думаешь!
– Что? – воскликнула она, не вставая. – В чем я, по-твоему, лицемерю? Воображаешь, будто передо мной стоит выбор: знать, что ты жив и в Америке или остался в Советском Союзе и погиб? И что я хоть на секунду задумаюсь или стану колебаться? Шура, есть только этот путь, и ты сам все понимаешь. – Не дождавшись ответной реплики, она продолжала: – Будь я на твоем месте, уж знаю, что сделала бы.
Александр покачал головой:
– И что бы ты сделала? Обрекла меня на смерть? Оставила бы на Пятой Советской с Ингой и Станиславом, одинокого и осиротевшего?
Татьяна больно прикусила губу. Что возьмет верх: любовь или правда?
Победила любовь.
Сжавшись в комочек, она почти всхлипнула:
– Да. Я предпочла бы Америку тебе.
Александр не выдержал.
– Поди сюда, маленькая врушка, – грустно улыбнулся он, привлекая ее к себе, окутывая своим теплом.
Они целовались на разбитом мосту, переброшенном через только начавшую замерзать реку.
– Шура, послушай меня, – бормотала она, уткнувшись в его грудь, – если нам предстоит этот невозможный выбор, как бы мы ни выкручивались, пытаясь его избежать, если, как бы мы ни старались, меня нельзя спасти, тогда заклинаю тебя, заклинаю…
– Таня! Я ничего не желаю слушать! – заорал он, отталкивая ее и вскакивая.
Она, стоя коленями на льду, умоляюще смотрела на него.
– Тебя еще можно спасти, Александр Баррингтон. Тебя. Моего мужа. Единственного сына твоего отца. Единственного сына твоей матери, – твердила Татьяна, просяще протягивая к нему руки. – Я Параша. И цена остатка твоей жизни. Пожалуйста. Когда-то я спасла себя ради тебя. Взгляни. Я стою на коленях, Шура. Теперь твоя очередь спасти себя ради меня.