День независимости - читать онлайн книгу. Автор: Ричард Форд cтр.№ 85

Но я просто-напросто не из таких; и я готов был видеться с моими детьми пореже, чтобы мы, все трое, не мотались без толку туда-сюда, чтобы я имел возможность вести в Хаддаме жизнь, в которую они могли бы включаться, пусть даже не накрепко, когда захотят, и между тем сохранил бы душевное равновесие, вместо того чтобы лезть куда не просят и вызывать всеобщую неприязнь. Это не было отличным решением, поскольку тосковал я по ним мучительно. Но лучше быть несовершенным отцом, чем совершенным кретином.

Да и в моем-то случае, даже если бы я избрал вариант с кооперативной квартиркой, они все равно выросли бы и мигом исчезли из виду. Энн и Чарли развелись бы, а я остался с обесценившейся, никому не нужной квартиркой на руках. Со временем продал бы, экономии ради, дом на Кливленд-стрит и, возможно, переехал бы сюда, чтобы составить компанию моей недвижимости, и провел бы в Эссексе мои последние смурные годы, сидя перед телевизором в старых вельветовых штанах, кардигане и туфлях на резиновом ходу, а по вечерам помогал бы какому-нибудь книжному магазину и время от времени встречал тряского от старости Чарли – он заходил бы, чтобы заказать книгу, но меня в упор не узнавал.

И ведь такое бывает сплошь и рядом! Нам, риелторам, часто звонят столкнувшиеся с кризисом люди. Впрочем, мое безумие спало само собой, я никуда не переехал и научился сознавать, более-менее, свое место. Хаддам, штат Нью-Джерси.

– Лапушка, – нежно отвечаю я дочери, – поселись я здесь, твоей маме это совсем не понравилось бы, да и вы не могли бы приезжать ко мне, чтобы пожить в ваших прежних комнатах и повидаться с давними друзьями. Иногда от любых перемен только хуже становится.

– Я понимаю, – резко отвечает она. Уверен, Энн обсуждала с ней идею касательно переезда Пола ко мне, но что думает на сей счет Кларисса, я представления не имею. Возможно, идея ей нравится, при всей ее привязанности к брату. Мне бы на ее месте могла и понравиться.

Кларисса запускает пальцы в свои золотистые волосы, стягивает со светлых локонов красный бантик, не развязав его, и довольно прозаично протягивает мне:

– Вот тебе мой последний подарок. Ты сможешь стать моим бантиком.

– Спасибо. – И снова мне, как это ни грустно, отдать ей в знак моей любви нечего.

Она встает, босая, смахивает сор с красных шортов, встряхивает волосами, похожая снизу на молодого льва с растрепанной гривой. Ухватившись за столб тетербола, я встаю не так проворно. Поворачиваюсь к дому, веранда уже опустела. Невесть почему губы мои раздвигаются в улыбке, я опускаю ладонь на голое, худенькое плечо дочери, сжимая в другой красный бантик, мою награду за отвагу, и мы начинаем – вдвоем – подниматься по холму.

– Ты когда-нибудь ездил с отцом по Миссисипи? – без особого интереса спрашивает Энн. Мы сидим на большой веранде напротив друг друга. Отсюда видна поверх зазубристой линии деревьев река Коннектикут, утыканная щегольскими яхтами с парусами ржавого цвета, – мачты стойко смотрят в небо, ветер несет суденышки против течения к Хартфорду. Как говорится, приливная волна все лодки возносит.

– Ну еще бы. Иногда мы и до Флориды добирались. А однажды поехали в Норфолк и на обратном пути посетили Большое Унылое болото.

Вообще говоря, она это знала да забыла.

– Оно и вправду унылое?

– Абсолютно. – Я улыбаюсь ей, как коллега коллеге, поскольку мы такие и есть.

– И вы с отцом всегда хорошо ладили? – Смотрит она не на меня, а вниз, на лужайку.

– Всегда. Мать с нами не ездила, и потому вели мы себя паиньками. Втроем было бы сложнее.

– Женщины любят портить мужчинам жизнь, – говорит Энн.

Мы с ней утопаем в больших плетеных креслах – зеленых, с подушками, украшенными сложным узором из лилий. Энн принесла на веранду старинный, янтарного стекла кувшин с ледяным чаем, приготовленным Клариссой, которая изобразила на запотевшем кувшине толстощекую радостную рожицу. Чай, стаканы и оловянное ведерко со льдом стоят на низком, по колено, столике, а мы, оба, ждем Пола, вставшего сегодня поздно и все еще разминающего кости. (Наш вчерашний задушевный разговор – в телефонной будке «Винса» – никаких благодушных следов явно не оставил.)

Энн ерошит пальцами, точно гребешком, густые, по-спортивному коротко остриженные, недавно выкрашенные в светлые тона волосы, золотистые локоны словно светятся изнутри – красиво. На ней белые шорты для гольфа, недешевая на вид безрукавка, землистая, темно-серая, свободная, наполовину скрадывающая ее груди, и желтовато-коричневые, с кисточками мокасины, в которых ее босые загорелые ноги выглядят особенно длинными и крепкими. Глядя на них, я ощущаю низкотемпературное эротическое шевеление, и оно порождает во мне довольство, коего я сегодня ощутить не рассчитывал, – тем, что я пока жив. Я еще в прошлом году отметил, что замечательная попа Энн немного расширилась, а плоть над коленями и локтями чуть-чуть обвисла. Насколько я понимаю, ее вечное напряженное девичество (мне оно никогда особо не нравилось) стало сходить на нет, уступая место более мягкой, женственной, но во всех отношениях более значительной и притягательной зрелости, которая безмерно меня привлекает. (Я мог бы и сказать ей об этом, будь у меня время подробно объяснить, чем она мне по душе, но взгляд мой падает на претенциозно простое золотое кольцо, подаренное Чарли, и эта идея тут же представляется мне нелепой.)

Подождать Пола в доме она меня не пригласила, впрочем, я и сам решил держаться подальше от застекленной, нагоняющей на меня тоску «общей комнаты», которую вижу сквозь высокие зеркалистые окна рядом со мной. Чарли, разумеется, установил там старинный телескоп с массой бронзовых прибамбасов, награвированными логарифмическими градуировками и лунными фазами – нисколько не сомневаюсь, что в него можно, если взбредет такая идея в голову, и лондонский Тауэр разглядеть. За окнами различается также белый, как привидение, зверюга – концертный рояль, – а рядом с ним изысканный нотный пюпитр; холодными зимними вечерами Энн и Кларисса почти наверняка услаждают Чарли дуэтами Мендельсона. Мне даже думать об этом противно.

По правде сказать, один раз я посидел там в ожидании детей, которых собирался свезти на рыбоподъемник в Саут-Хэдли, – прождал почти час, перелистывая обнаруженные на кофейном столике книги («Классические гольфовые лунки», «Эротические надгробия», «Хождение под парусом»), и добрался в конце концов до пронзительно розового рекламного листка женской клиники Нью-Лондона, который зазывал желающих на семинар по совершенствованию постельных навыков, бумажка эта мгновенно вогнала меня в панику. Нет уж, лучше посидеть на веранде, здесь я, в самом худшем случае, почувствую себя старшеклассником, беседующим в ожидании своей девушки, с ее болванами-предками.

Энн уже объяснила, что вчера все было намного хуже, чем я думал, хуже услышанного мной от нее прошлым вечером, когда она заявила, что «быть» и «выглядеть» для меня – одно и то же (когда-то так и было, теперь – нет). Я узнал, что Пол не только поуродовал бедного Чарли уключиной от его же собственного дурацкого ялика, но и объявил своей матери – в той самой гостиной, куда я не захотел соваться, и в присутствии израненного Чарли, – что ей «необходимо» избавиться от «сраного Чака». А затем выскочил из дома, запрыгнул в мамин «мерседес», на бешеной скорости рванул с подъездной дорожки на Свэлоу-лейн (водительских прав у него, между прочим, нет), не вписался в первый же поворот и вмазался боком в двухсотлетнюю рябину на участке соседа (адвоката, разумеется). Сам Пол ударился лбом о руль, получил по морде подушкой безопасности и рассек ухо – пришлось везти его в Олд-Сейбрук, в травматологию, чтобы наложить швы. Ровно через миг после аварии на месте ее объявился Эрик из «Агассиса» – тот самый, что и меня сегодня едва не задержал, – и отвез Пола домой. Полицию не вызывали. Несколько позже, по возвращении из травмопукнта, Пол снова покинул дом, на сей раз пешком, а вернулся после наступления темноты (Энн слышала, как он лаял у себя в комнате).