Очень опасная женщина. Из Москвы в Лондон с любовью, ложью и коварством: биография шпионки, влюблявшей в себя гениев | Дебора Макдональд, Джереми Дронфилд | страница 77 | LoveRead.ec

Мура знала, что у них не могло быть неоспоримых доказательств ни по одному пункту. Но то, что они сказали ей далее, глубоко потрясло ее. Весть о приезде Муры ее опередила. Брат и сестра ее умершего мужа Ивана фон Бенкендорфа обратились к властям с прошением депортировать Муру назад в Россию и не дать ей увидеться с детьми. Они считали ее большевистской шпионкой и даже подозревали в соучастии в убийстве Ивана. Некоторые другие родственники по фамилии Бенкендорф и Шиллинг присоединили свои голоса к этим требованиям.

Мура немедленно попросила адвоката. Полицейские дали ей список имен, из которых она могла выбирать. Мура изучала его с упавшим сердцем; некоторые имена были русскими – вероятно, это были старые адвокаты времен царизма, которые будут предвзято относиться к любому человеку, связанному с Советами. Другие имена принадлежали выходцам из тевтонских семей, которые правили в Прибалтике со Средних веков. Все они будут против нее; действительно, многие люди в списке были родственниками Бенкендорфов.

Было еще два имени, оба еврейские. Мура была заражена бытовым антисемитизмом, который был распространен повсеместно в ее мире. Подобно большинству представителей своего класса, она относилась к евреям с саркастической толерантностью, как и к крестьянам^[513], и сейчас уныло выбрала имя. Ее адвокат, как оказалось, был хорошим профессионалом, и к тому же славным человеком, который сочувствовал ее положению.

Полицейские освободили ее, очевидно ввиду отсутствия доказательств. Они довольствовались тем, что по обычаю ее передали в суд прибалтийских баронов – Ehrengericht^[514] или так называемый Gemeinnutz Verband^[515]. Несмотря на независимость страны, высший класс в Эстонии был по-прежнему представлен немцами, и, несмотря на социалистические реформы и перераспределение земли, которое происходило с 1918 г., знать по-прежнему имела влияние. Суд был созван под председательством графа Игнатьева – избранного главы балтийской знати^[516]. Его цель была определить ее связи – если таковые имелись – с советской властью. С помощью адвоката Мура начала выступать на суде. Процесс затянулся на месяцы.

А тем временем она была более или менее свободна. Время истекало; как гражданка России, она могла оставаться в Эстонии только три месяца. Сначала, пока суд раздумывал, ее родственники Бенкендорфы не позволяли ей приближаться к детям. У них были свои подозрения в отношении ее. Почему она не уехала из России с детьми в 1918 г.? Почему не вывезла свою мать через Финляндию в следующем году? Почему приезжала в Эстонию и не жила в одном доме с мужем и детьми? И какой именно характер носят ее отношения с большевиками? Бенкендорфы, как и вся их прибалтийская родня, были почти религиозно преданы старому имперскому режиму и «считали коммунистический режим, убивший царя, преступным заговором»^[517].

Из смеси правды, умолчаний и лжи Мура сочинила свою историю. Ей пришлось остаться в России, чтобы ухаживать за больной, немощной матерью; она правдиво рассказала им, что большевики постоянно отказывали ее матери в разрешении на выезд, и существовало сто одно препятствие при получении шведской и английской виз. Все это было правдой. Но она решительно отвергла какие-либо отношения с Советским государством или его шпионами и помалкивала о своих отношениях с Локартом. Если Бенкендорфы и считали подозрительным, что Иван был убит в то время, когда Мура хотела получить развод и приехала для этого в Эстонию, то не озвучили эти подозрения.

В конечном счете ее неохотно приняли в клан Бенкендорфов. Она могла навестить своих детей. Мура выехала из Таллина и совершила короткую поездку в Йендель^[518]. По крайней мере один человек в Йенделе с нетерпением ждал возвращения Муры. Мики, которая любила ее, как дочь, волновалась все больше по мере того, как шли дни, и ее волнение передалось детям.

Мура приехала ночью. По дороге от станции, по знакомой, прямой как стрела подъездной аллее она проехала мимо усадебной фермы и особняка. Ни то ни другое больше не принадлежало семье. Наряду с другими земельными владениями в Эстонии Йендель перешел к государству и стал теперь сельскохозяйственным колледжем. Семье была оставлена маленькая ферма и причудливое небольшое жилье на берегу озера Каллиярв.

После того как Мура приехала и встретилась с Мики, она легла спать – на своей собственной мягкой постели в своей собственной комнате в тихом, уединенном сельском домике. После той жизни, которую она вела на протяжении последних нескольких лет, это был ответ на молитву. Ей не захочется вставать с постели. С годами постель всегда будет дорога Муре как центр ее мира.

На следующее утро Мики привела детей повидаться с матерью. Они все были полны ожидания встречи, зараженные воодушевлением Мики, и любопытства – какая же она, эта незнакомая им мама. Только Кира была достаточно большой, чтобы хорошо помнить ее. Павлу было четыре года, когда он видел ее в последний раз. У Тани, которой теперь было шесть лет, ощущение было такое, будто она встречается со своей мамой в первый раз^[519].

Детей привели в комнату Муры, где они увидели ее сидящей в постели. Таня вообще не узнала ее. Она не испытывала никаких чувств к этой совершенно незнакомой женщине. Потом она будет вспоминать, что мать «была крупнее, чем я ожидала», и она чувствовала небольшое разочарование оттого, что «эта довольно здоровая на вид женщина не соответствовала представлениям о голоде и лишениях, о которых нам рассказывали»^[520]. Мики рассказывала им, что в московской тюрьме у Муры завелись вши, но Таня не видела никаких следов вшей на ее коже. Детям не было разрешено задавать вопросы, почему она оказалась в тюрьме; это «все закончилось и теперь в прошлом».

Это не была радостная встреча после долгой разлуки – все чувствовали себя неловко и были смущены. Мики кудахтала, суетилась вокруг Муры и выставила детей из комнаты, как только они хорошенько рассмотрели свою мать. Им было сказано, что их мать пережила серьезные испытания и истощена физически и эмоционально.