— Ну вот, господин полковник! Что я вам говорил в Барабинской степи? Гора с горой не сходится!
Девильнев для себя отметил, что погрузнел и поседел Петр Федорович. Хорошо хоть самого себя со стороны не видишь! Купцы похвастали: они уже начали каменное строительство. Мыльников достраивает такой каменный дом с баррокальными украшениями на фронтонах и узорными каменными воротами, томичи ходят глядеть, как на диво. Шумилов был горд тем, что строит сразу шесть каменных домов.
Купцы спрашивали Девильнева, как же следует его величать по имени-отчеству? Только по званию неловко звать. Имя его — Томас? И батюшка был — Томас? О! Тогда лучше всего называть его Фомой Фомичем. Фамилия тоже русскому уху непонятная. Лучше называть Девиленевым. Это будет хорошо. Фома Фомич Девиленев!
Подслушивавшая весь разговор Франсуаза, вбежала в залу и закричала:
— Он имеет совсем русское имя! «Де виль» значит — городок, «нев» — новый. Иначе можно было бы называть Девильнева Новгородовым. Вы в России научились ставить сургучный печать, а говорить по-русски не может! Зовить Фому Фомича польковник Новгородов! Вот вам весь сказ! Иначе он всех будет пороть!
Купцы жаловались. Город глухой. Особенно трудно стало в нем жить после пожара. Совы рыдают при луне, ухают филины, лают собаки, сторожа стучат в трещотки, рогатками перегораживают улицы на ночь. Жители в ночном дозоре несут по очереди службу, ходят с фузеями. На городской круглой башне стоит вестовая пушка на колесах. Но от разбойников закрывай сундуки хоть на сто замков. Ничем не оборонишься. Зазеваешься, так и недостроенный дом за ночь украдут! Ссыльные, пленные, беглые. Каких только ухорезов нет. И всё в Томск ссылают, всё — в Томск!
Томас обещал разобраться, принять меры. Но и они не должны скупиться, ежели что. Деньги потребуются на благоустройство дорог, на строительство мостов. Пусть подписку сделают, соберут. Дал слово Петру Федоровичу Шумилову при первом же удобном случае навестить его дом.
Следующими вошли инженер-капитан Сергей Плаутин и прапорщик-архитектор Петр Григорьев. Плаутин был кряжист, тяжел, с тусклым свинцовым взглядом, основательный, медлительный, лысый. Григорьев представлял его противоположность: русоволос, кудряв, высок, худ, и глаза сияют фанатичным огнем. Когда говорит, то розовеет от волнения.
Он пригласил Девильнева осмотреть город с высоты горы, они вышли из усадьбы и направились к обрыву. Нижняя часть города отсюда гляделась как преисподняя. Улицы Томска до сих пор хранили следы жесточайшего пожара 1769 года.
Незадолго до этого пожара через город сплошными серыми волнами с неделю шли белки. Они переплывали широкую реку Томь и двигались через город по деревьям, крышам домов и просто — по дорогам и мостам.
Прошло пять лет после того пожара, уничтожившего половину нижнего города. Прапорщик Петр Григорьев рассказал, что огонь пожрал Духовскую, Богоявленскую-Христокрещенскую церкви, деревянный, старый гостиный двор, государеву пристань на Ушайском озере, хлебные амбары и сотни больших и малых домов. Город перестал быть городом, словно тут сказочный Змей Горыныч пролетел.
На месте иных усадеб торчали только закопченные печные трубы. Дома не восстанавливали потому, что в Петербурге готовился особенный план восстановления Томска. Прежний облик города остался на чертеже, который в 1767 году сделал при помощи камеры-обскуры этот самый прапорщик, он же — начальник томской геодезической и штурманской школы геодезии. А после пожара он составил и план перестройки города. План в столице уже рассмотрели, и поправил его известный архитектор Лем.
Петр Григорьев горячо говорил коменданту о том, что новый город надо делать исключительно из камня и кирпича. И при этом спрямить старые кривые улицы, устраивать в пристойных местах обширные площади с водосборными бассейнами. В те резервуары вода подводилась бы от ключей и родников по деревянным лиственничным трубам.
Инженер-капитан Сергей Плаутин показал Томасу уже имевшиеся в верхнем городе каменные строения: цейхгауз неподалеку от старого собора и палату городского архива. Плаутин рассказал о планах перестройки верхней части города. Этим займутся военные строители. А в нижней части Томска Григорьев уже начал строительство каменного гостиного двора, на месте прежнего, сгоревшего, на берегу Томи. После прогулки Девильнев поднес капитану и прапорщику по бокалу настойки, которую мастерски готовила из смородины Франсуаза. Петр Григорьев расстелил на столе план прежнего, сгоревшего Томска. Франсуаза заглянула в этот план и сказала:
— О! Это не есть Пари!
[25]
Нет, не Париж! Нет!
— Медам! — улыбнулся Петр Григорьев. — Пусть это зарисован не Париж. Но мы построим для вас новый Томск, в точности похожий на французскую столицу! Там будет свой Версаль. А Сена уже есть у нас! Выгляните в окно! Вон она течет! Это наша река Томь! Она более широка и полноводна, чем Сена, и более чиста. И, что немаловажно, изобилует вкуснейшей рыбой!
Девильнев заговорил с инженер-капитаном о своем комендантском доме.
— Я его уже создал в своей голове. Он будет неподалеку отсюда. Это будет дворец в романском стиле. Каменный первый этаж и деревянный мезонин, с мансардами и лестничными переходами. В усадьбе я разобью парк, создам оранжерею. Из подвала моего дома пройдет подземный ход. Он будет вести к каменному замку у самого обрыва, над крутой дорогой, спускающейся с горы. Замок будет тюрьмой для особо важных шпионов и разбойников, там же будет кордегардия, гауптвахта для провинившихся офицеров ее величества. Когда план будет готов, я попрошу вас внести в него свои коррекции. Хочу иметь типичное французское подворье, с оранжереями, сараями и погребами.
Разговор шел всё оживленнее. И в это время доложили, что к коменданту по вызову явился ссыльный Ван Суслонов. Старый знакомец все еще донашивал китайскую солдатскую форму, синий халат и матерчатый треух. И косу не остриг.
— Ну, здорово, братец! — сказал ему Девильнев. — Что-то ты никак обрусеть не хочешь, а ведь в тебе русской крови, я чаю, больше, чем китайской!
— Русеть, не русеть! — отвечал Ван Суслонов. — Разве в этом дело? Мы живем в Боярской дресве, под твоей Комендантской горой. В глину закопались, еды никакой нету! Рыбу ловить запрещают, хлеб сеять не дают. Хуже собак живем! Тех хоть пинают, но кормят!
— Что за Боярская дресва такая? — поинтересовался Девильнев. Петр Григорьев пояснил:
— Почетных пленных держат в посольской избе неподалеку отсюда. Она хоть и старая, но еще тепло держит. Прочие ссыльные живут под горой, на песках. В глинистых склонах сами себе норы выкопали. Боярская дресва, оттого так называется, что боярки в тех местах много было. Ссыльные всю ту боярку поели, поломали. А рыбу ловить, кто же ссыльным даст? Все муксунные ямы между островами Семейкином, Зеленым, Средним томичами давно поделены. Чужаков и близко не подпустят. Убьют. Прибрежных жителей у нас муксунниками зовут. Муксун — рыба сладкая, хоть в пироги её, хоть в ушицу! Ну и хлеб ссыльным сеять негде, на хорошие земли их не пустят, а на песках да на болоте, что вырастет?