Я-то был там самый молодой мужик. Вот и отбил у Горемира самолучшую бабу. У меня что ли он — не русский? Разгневался сей Горемир ехидный хуже Змея Горыныча, приказал сделать плот, меня прикрутить к плоту да пустить по течению. Река-то порожиста. Убьется, дескать, Санька Бухтарма в реке Бухтарме! Ан не вышло! Уж я вам помогу Горемира изловить, только вы мне его тогда отдайте. Я из его стыдного места строганину сделаю! Мы православные! Зачем нам эта хреновина?..
Вскоре отдохнувший отряд двинулся чуть заметными тропами вперед. По дороге на возвышенностях приходилось срубать другие деревянные скульптуры. Вскоре определили место на берегу Бухтармы, стали делать крепостцу. Крыльцо казармы смастерили сплошь из спиленных скульптур. Из них же нарубили и сложили возле новой казармы целый штабель дров.
Через неделю разведчики доложили: удалось выследить Горемира. Отряд рассыпался, пополз по кустам, окружая каменистую сопку. Приблизились так, что уже было видно Горемира и его жрецов в белых рубахах с ивовыми поясами-обручами как на бочках. Вставало солнце, и поднимался над землей золотой туман.
Горемир вещал. И, подобравшись к самому капищу, Девильнев и казаки слушали русские слова, которые были как бы и нерусскими. Понятно было, что толкует великий о вечном возрождении. И посох его с необычной рукоятью своей взмывал в небо. Девильнев сделал знак. Застучали барабаны, запела труба. Встрепенулись белорубашечники. Где Горемир и его люди? Томас заметил, что Горемир прижался спиной к скале, как бы вдавился в неё, исчез. Девильнев подбежал к скале, в ней была щель. Рядом очутился Сорель, выпуклые его глаза изумлялись:
— Господин майор! Смотрите! Эта щель весьма похожа… ну как бы это вам сказать? Она похожа на женский детородный орган! И, похоже, все жрецы в эту щель провалились!
Девильнев озадаченно поковырял скалу саблей. Скала как скала. Миражи!
Данилка Хват тащил к начальству маленького старикашку, он был почти карлик и весь седой.
— Вот, захватил одного! — сказал Данилка.
— Ну, это не самый крупный их воин! — сказал Девильнев с горечью и иронией, ради этого и в барабаны не стоило колотить и пушки заряжать. Скажи, старик, ты по-русски разумеешь?
— А как же? Русские мы. Живем тут.
— А где остальные?
— Ушли.
— Куда?
— Туда нельзя ходить телом. Туда можно лететь душой. Алтайцы говорят, что дыхание человека — куттын умирает, а кун — всегда остается. Горемир ушел, и Радомир ушел, все ушли. Входят в скалу, летят куда-то в глубь горы. Люди в острых колпаках седлают желтого коня, миг — и на берегу Ледовитого океана. Белые люди, розовые чайки, пальмы, море света. Черепахи выползают из океана, павлин, распустив хвост, гуляет по лугу. Миг — и они у русского города Томска. Если кто захочет Горемира поймать, он тут же уйдет сквозь камни в гору.
— Ты нам зубы тут не заговаривай! — закричал Данилка Хват. — Ишь какой! Павлин бродит! Тебя на дыбе вздернем, пятки поджарим, так быстро расскажешь, куда они спрятались.
Старичок глянул укоризненно:
— Сказал то, что знаю.
— В кандалы его на всякий случай закуйте! — приказал Девильнев. — Да обшарьте все кусты возле Бухтармы. Бывает, сядет человек в воду с головой и через тростинку дышит.
Потянулись дни осады Беловодья. Одни солдаты ломали в горах камень, заготавливали лес, другие строили крепость и охраняли её, третьи — делали вылазки в горы. Несколько раз еще на окрестных горах видели Горемира с его посохом. Он воздевал свой странный посох в небо и грозил новой русской крепости у Бухтармы страшными карами. И исчезал. И после крепость то горела, то на её гарнизон нападали болезни.
— Это все проклятый колдун! — говорил Шегереш.
Девильнев тщательно готовил новую крепость к зиме. Солдаты ежедневно маршировали на плацу и пели:
Ай, дуду, сам дуду!
Сидит заяц на дубу!
Сам игумен идет,
Свою братью ведет.
Через тын-монастырь.
Через горы и пустырь.
Ай, дуду, ай, дуду,
Потерял мужик дугу.
Шарил, шарил, не нашел.
Заругался и пошел.
Ах ты, бабушка Ульяна!
Голова твоя кудрява.
Блины мазанные,
Сказки сказанные.
Твоя дочка Сонька — дура,
Полюбила брандмайора,
Брандмайор не дурак,
Купил Сонечке колпак,
Соня стала надевать,
Брандмайора целовать.
Неожиданно приехала в Бухтарминскую крепость Франсуаза. Она расцеловала Томаса и Жака и сказала:
— Дженераль Антуан позволил мне сюда переселиться. Как же может жить городок, если в нем только мужчины?
А когда в Бухтарму вновь явилось лето, Горемир выследил юного француза во время купания с Франсуазой в горном озерке при первых лучах солнца. Натянул тетиву и попал прямо в глаз бедному Сорелю. Выскочив из воды, Франсуаза, как была, нагая, помчалась по военному лагерю. Вот она ворвалась в шатер, где отдыхал Девильнев, с криком:
— Жак! Бедный Жак! О! Его убил проклятый колдун!
После было несколько экспедиций в горы, но Горемира не брала ни пуля ни пика. Пленники-беловодцы сообщали: Горемир клялся, что не берет его пуля медная и железная, не берет и свинцовая. Убить его можно только пулей из пуговицы с его одежды. Но он все одежки носит без пуговиц. И еще говорил Горемир, что если его даже закуют в железа, он сбросит кандалы, как только наступит ночь, и растворится во тьме.
Колдуна выследили в шатре у одной алтайки и еле вызволили из объятий нагой и простоволосой бабы. Заковывать в кандалы Горемира не стали, а связали кнутами, которые были освящены в Бие-Катунской крепости полковым священником, отцом Игнатием, да шелковыми веревками, которые три дня и три ночи вымачивали в моче верблюда. Горемир шипел и плевался. С этими путами он сладить не мог. В Томск его отправили с сильной охраной.
16. ПРИЗРАКИ ГОРОДА ТОМСКА
Утром, после завтрака, Девильнев снял халат и облачился в коричневый сюртук, белые рейтузы, алый жилет и высокие кожаные сапоги. Шляпа с кокардой, длинная дворянская шпага. Готов к приему томичей.
Первыми ввалились сразу три купца. Ни один не хотел пропустить вперед другого. Девильнев крикнул в прихожую залу Шегерешу, исполнявшему роль денщика и камердинера:
— В чем дело? Я же велел пускать по одному?
— Их нельзя — по одному! Они срослись, как тот китайский шпион Кынсон! — дерзко пошутил Шегереш. У него был свой расчет: каждый по отдельности купец будет говорить долго. Если они будут втроем, Девильнев быстрее от них избавится.
Вошли и принялись и принялись кланяться, отталкивая друг друга, даже не трое, а пятеро. Городской голова Афанасий Иванович Данилевский, державший в Томске весь речной флот Иван Васильевич Губинский, а еще были купцы первой гильдии Андриан Григорьевич Пырсиков и Михаил Алексеевич Мыльников. Пришел и Петр Федорович Шумилов, развел руками: