Война, которая покончила с миром. Кто и почему развязал Первую мировую - читать онлайн книгу. Автор: Маргарет Макмиллан cтр.№ 217

Американское правительство отправило линейный корабль «Теннесси» с золотом для оказания финансовой помощи своим гражданам; этот же военный корабль переправил американцев через Ла-Манш из Франции [1828] . С послами из воюющих стран обращались более любезно: им предоставляли спецпоезда, их защищали войска их врагов. Жюль Камбон и российский посол уже покинули Берлин в выходные дни, и теперь 5 августа совершенно раздавленный Лихновски готовился покинуть Лондон. «Я боялся, что он буквально сойдет с ума, – написал Пейдж Вильсону после встречи с ним. – Он на стороне противников войны – и полностью проиграл. Разговор с ним был одним из самых душераздирающих в моей жизни…» [1829]

В 1914 г. европейские лидеры потерпели провал, либо намеренно выбрав войну, либо не найдя в себе сил противостоять ей. Более полувека спустя перед молодым и неопытным американским президентом встала проблема кризиса в своей стране и своего собственного выбора. В 1962 г., когда Советский Союз разместил на Кубе свои войска, включая ракеты с ядерными боеголовками, способные наносить удары по Восточному побережью Соединенных Штатов, Джон Ф. Кеннеди подвергся сильнейшему нажиму со стороны своих собственных военных, которые хотели, чтобы он принял меры даже с риском начала тотальной войны с Советским Союзом. Он устоял отчасти потому, что извлек урок из фиаско предыдущего года в заливе Свиней: военные не всегда правы, но также и потому, что незадолго до кризиса прочитал книгу Барбары Такман «Пушки в августе» – необычное повествование о том, как Европа, ошибаясь и спотыкаясь, пришла к Великой войне. Он предпочел начать переговоры с Советским Союзом, и мир отошел от края пропасти.

Потрясение, возбуждение, уныние, покорность: европейцы по-разному встречали грядущую войну. Некоторые нашли утешение, даже вдохновение в том, каким образом их народы стали единым целым. Великий немецкий историк Фридрих Майнеке назвал эту войну «одним из величайших моментов в моей жизни, который внезапно наполнил мою душу глубочайшей верой в наш народ и величайшей радостью» [1830] . Генри Джеймс, напротив, с болью написал своему другу: «Совершеннейшая невероятность чего-либо, столь пустого и столь постыдного, в век, в котором мы жили и считали его утонченным и высокоцивилизованным, несмотря на все его ощутимые несоответствия, и увидели в конце концов всю его мерзость в крови и поняли, что именно это и подразумевалось все это время, подобна внезапному узнаванию в семейном кругу или группе лучших друзей банды убийц, мошенников и негодяев; такое же потрясение» [1831] .

Европа могла бы направить свои стопы и в других направлениях, но в августе 1914 г. они привели ее к концу пути, и теперь она стояла перед уничтожением.

4 августа над Европой разразилось, по словам Теодора Рузвельта, «огромное черное торнадо» [1832] . Подобно внезапной летней грозе война застигла многих врасплох, но сначала почти не было предпринято попыток избежать ее. Некоторые европейцы испытали облегчение оттого, что ожидание закончилось, и даже успокоение, так как их общества сплотились. Европейское движение за мир распалось по национальному признаку, который всегда присутствовал в нем, и по всему континенту социалисты объединяли силы с партиями среднего и высшего классов и голосовали подавляющим большинством за военные кредиты. Немецкие социалисты ощутили, что «ужасное напряжение спало… впервые почти за четверть века можно было с открытым сердцем, ясным сознанием и безо всякого ощущения предательства влиться в хор поющих захватывающую и яростную песню: «Deutschland, Deutschland, uber alles!» [1833] Уинстон Черчилль был далеко не одинок в том, что ощущал возбуждение от самой драмы. «Моя дорогая, – писал он жене, – все клонится к катастрофе и краху. Я заинтересован, готов и счастлив. Разве не ужасно быть таким?» [1834] Большинство европейцев, насколько можно судить, были просто ошеломлены теми скоростью и окончательностью, с какими закончился долгий мир в Европе. Они приняли начало войны с покорностью и чувством долга, убежденные в том, что их страны являются невиновными сторонами конфликта, подвергшимися нападению угрожающих им иностранных войск.

И хотя существует много мифов о Великой войне, в августе 1914 г. солдаты действительно говорили своим семьям, что к Рождеству они вернутся домой. В британскую Академию Генштаба в Кэмберли, выпускники которой между обычными вечеринками в саду, крикетными матчами и пикниками ожидали приказа, пришло наконец сообщение, что они получают свои назначения – большинство в британский экспедиционный корпус, отправляющийся на континент. Сам колледж был закрыт до дальнейшего распоряжения, а его преподаватели тоже получили штабные должности; власти полагали, что нет нужды продолжать обучать офицеров для короткой войны [1835] . Предупреждения таких экспертов, как Иван Блиох и сам Мольтке, или таких пацифистов, как Берта фон Суттнер и Жан Жорес, о том, что наступления закончатся безвыходным положением, когда ни одна из сторон не будет достаточно сильна, чтобы победить другую, а общества истощат свои ресурсы от людей до боеприпасов и вооружений, были забыты, по крайней мере на время, когда европейские державы вступали в войну. Большинство людей от тех, кто отдавал приказы, до обычных граждан считали, что война будет короткой, как, например, Франко-прусская война, когда армиям германского альянса потребовалось менее двух месяцев, чтобы заставить Францию сдаться. (То, что война тянулась, потому что французский народ продолжал бороться, было другим вопросом.) Финансовые эксперты, будь то банкиры или министры финансов, считали само собой разумеющимся, что война должна быть короткой: подрыв торговли и неспособность правительств занимать деньги по мере истощения международных рынков капитала означали бы, что надвигающееся банкротство не даст возможности воюющим сторонам продолжать воевать. Как предупреждал Норман Энджелл в своем романе «Великая иллюзия», даже если Европа окажется настолько глупа, что начнет войну, последующий экономический хаос и обнищание стран быстро заставят воюющие народы начать переговоры о мире. Не многие понимали – хотя Блиох четко осознавал, – что правительства Европы обладают непроверенной, но большой возможностью выжимать ресурсы из своих обществ либо путем налогообложения, управления экономикой, либо путем освобождения мужчин для фронта, заменяя их труд на женский, и что сами европейцы обладают стоицизмом и упорством, благодаря которым они могут воевать долгие годы даже при нарастании ужасных потерь. Что удивительно в Великой войне – не то, что европейские общества и отдельные люди в конечном счете не выдерживали такого напряжения – и не все не выдерживали или не полностью, – а то, что Россия, Германия и Австро-Венгрия держались так долго, прежде чем скатились в революцию, или бунт, или отчаяние.