– Какой? Что мне делать?! Как мне спрятаться от всего этого?!
– Я могу дать тебе целый мир, Дженни. Мир, в котором ты сможешь создать все что угодно. Если пожелаешь, то там появятся и Марко, и Арвет, и ваш дом, и сад, и все, о чем ты мечтаешь. Мир покоя, мир без изменений, мир без изъяна.
– Как? Как мне туда попасть? Где это место?!
– На твоей руке, Дженни. Мир, заключенный в синем сапфире. Ты можешь скрыться в Синей печати и больше никогда не слышать голосов умирающих детей, не видеть, как гибнут леса и озера, как убивают дельфинов. Только пожелай…
– Я желаю! Я хочу уйти отсюда, Маха.
– Ты согласна на обмен, Дженни Далфин? Ты даешь мне право на свое тело в обмен на прибежище в Синей печати? Тебе не надо будет выбирать, не надо будет решать судьбу мира. То, что снаружи, станет внутри. То, что внутри, выйдет наружу.
– Даю, Маха. Пусть будет так.
– Пусть будет так.
Агриппа склонился над телом девушки. Глаза у нее были открыты, но зрачки не реагировали на свет. Фосс колотил хвостом, не отрывал от нее взгляд.
Лекарь поднял пузырек, посмотрел на уровень жидкости:
– Не выпила? Тогда что же запустило процесс?..
Радужка ее глаз вспыхнула, как синее солнце, Лекарь отпрянул, в руке его сверкнул черный узкий скальпель из обсидиана. Он видел, как в этот миг на Дороге Снов встает огромная фигура и из всех вероятностей остается лишь одна – полная огня, смерти и ярости. Воплощенная война рождалась у него на глазах. Сомнений больше не было: Дженни Далфин – это смерть мира.
Фосс прыгнул, с места, целясь ему в лицо, Агриппа взмахнул рукой, желтые ленты шелка поймали зверя в полете, сдавили тело, скрутили и вышвырнули в окно – туда, где уже вставала стена пламени.
Агриппа занес скальпель, целясь в сердце, но ударился о взгляд Дженни, и его отшвырнуло прочь, ударило о стену.
Он попытался встать – пол проломился под его ногами, желтые ленты хищными щупальцами потекли к ней – потолок затрещал, балки рухнули и придавили их.
Девушка поднялась на ноги. Она смотрела на него, как смотрят далекие звезды на песчинку планеты, затерянную в космосе.
Дом распадался, медленный взрыв раздвигал доски, крушил стропила, выдавливал черепицу и стекла, словно девушке не хватало места, словно ее настоящее тело было куда больше видимого.
Она подняла рюкзак у кровати, вынула оттуда кольцо, мерцавшее синим светом. Усмехнулась:
– Ты сама выбрала это, Дженни. Спи спокойно.
Ее голос! Почему у нее такой низкий голос, голос другого человека?! Агриппа отпихнул обломки, потянулся, но острые концы досок впились ему в ребра.
Она прошла мимо, не взглянув на него, Лекарь высвободил руку – черный скальпель пробил воздух, метя в висок, где дрожала синяя жилка.
Дженни небрежно взмахнула рукой, и скальпель вонзился ему в ладонь. Агриппа завопил.
– Яд? – спросила она. – Ты смазал его ядом, душепивец?
– Что ты… – Агриппа дотянулся, выдернул лезвие. – Кто ты?
Не удостоив его ответом, она прошла в другую комнату. Затем вернулась. В руках у нее была табличка-переноска.
Дверь распахнулась.
– Дженни! – На пороге встал Эдвард, тяжело дыша. Левая рука у него висела на перевязи, в правой – серебряная лира. – Ты в порядке? Миньон рядом, надо уходить. Роджер унесет тебя…
– Эдвард Ларкин, – прищурилась девушка. – Бард Магуса.
– Джен? – Эдвард оглядел комнату. – Что здесь случилось? Быстрее, Джен!
– Время Договора кончилось, – сказала девушка.
– Убей ее! – закричал Агриппа изо всех сил. – Убей!
– Дженни?!
Остатки стен разлетелись во все стороны от удара урагана, центром которого была Дженни, одна лишь рама косяка стояла, а в ней застыл Эдвард, пальцы его перебирали струны, и ветер огибал его.
– Последний раз я слышала эту музыку на поле Тальтиу, – сказала девушка. – Она тебе не поможет, Бард, потому что это наша музыка.
– Таблички здесь не работают, – пробормотал Эдвард. – Что ты сделала с Дженни? Что ты такое?
– Люди такие глупые, такие непрочные, такие мимолетные. То, что ты называешь табличкой, есть частица изначальной плоти Имира, она причастна ко всей плоти этого мира и потому с ней связана. Ваши нелепые правила не могут ее ограничить, вы просто сами себя уверили, что во Внешних землях они не действуют.
Красная глина запылала в ладонях, девушка переломила табличку, и радужный водоворот втянул ее без остатка. Но прежде чем пламя переноса погасло, из-под ног Эдварда вывернулось рыжее узкое тело и бросилось в него. Лас успел исчезнуть вместе с хозяйкой.
Ветер стих.
Эдвард утер лицо, потерянно огляделся. Двинулся на стоны, раскидывая обломки.
– В сумке… – непослушными губами сказал Агриппа. – В том углу. Синяя пыль в шкатулке.
Бард разгреб доски, вытянул сумку.
– Насыпь на рану.
Эдвард посмотрел на чернеющую ладонь. Зачерпнул порошок, занес над раной.
– Что это?
– Лезвие живого стекла. Оно размножается в теле… – Лекарь застонал. – Быстрее!
– Что здесь случилось? Ты хотел ее убить? Это твоя вина?!
– Быстрее, прошу!
Бард ждал, покачивая ладонь. Его не заботило, что перевертыши были уже в двух домах от них, что громада машины темников ворочалась в трехстах метрах, испепеляя все на своем пути, его не волновали пули, свистящие над головой, и молнии, которые швыряла Эвелина с вершины соседнего дома.
– Да, – выдохнул Агриппа. – Я хотел ее убить, потому что она – смерть мира. Если бы ты умел читать вероятности, сам бы увидел. Она проснулась, и она несет войну. Она и есть война!
– Это не Дженни, – покачал головой Эдвард.
– Не знаю, что случилось… – Агриппа застонал – чернота поднялась уже до локтя, пальцы его были холодными и твердыми, кожа отливала стеклянным блеском. – Быстрее!
Эдвард перевернул ладонь и высыпал порошок на рану:
– Живи, как умеешь, Лекарь. Мы тебе верили. Больше не будем.
Он поднялся.
– Впрочем, жить тебе недолго, – сказал Эдвард.
Мануш откатились еще дальше, отошли к площади, к своим женщинам и детям. Эд не мог их за это осуждать.
Из воздуха выпал Михаил Ермаков, устало опустился на одно колено, оперся на мечи. Он был в крови с ног до головы.
– Водицы бы, – пробормотал он. – А где Видящая?
Передвигаясь короткими перебежками, подошел Джей Клеменс, ведя за собой Эвелину.