На солнце и в тени - читать онлайн книгу. Автор: Марк Хелприн cтр.№ 53

– Так чем же ты все-таки занимаешься? – спросил Виктор.

– Знаешь, сколько раз меня об этом спросили за последний час? Что вы за люди?

– Возможно, мы те, кто умеет чувствовать слабину.

Они вернулись в компанию, и все выжидающе замолчали. Психиатр посмотрел на них, вздохнул и ничего не сказал. Гарри снова ощутил, как хорошо быть рядом с Кэтрин.

Стоя в стороне, он видел эту группу так, словно все они были воспоминанием. Женщины, стоявшие на солнце, были прекрасны в своих разноцветных одеждах и шарфах, ярко освещенных прямыми лучами, их шляпы и волосы колыхались от легкого бриза, который со временем унесет шляпы прочь. Они разговаривали, но он их не слышал. Издали, откуда он на них смотрел, они казались глянцевыми и горячими, словно покрытые глазурью фигурки, только что вынутые из печи после обжига. Синева за ними так потемнела от жары, что выглядела почти как ночное небо.

Он надеялся, что Кэтрин уйдет из окружения этих людей, известных в той или иной области, пусть и в разной степени, и поднимется в дневной свет настоящего, безвозвратно покинет прошлое и подойдет туда, где он стоит. У него не было никакого желания отделять ее от родителей или от мира, к которому она привыкла, но отделение уже происходило, и он видел его на картинке, открытой его взору, одновременно дробящейся и неподвижной.

Они что-то говорили ему, но он их не слышал. Художник смотрел на Гарри и понимал, что, проникнув в подлинную композицию сцены, тот остановил время, чем художник и сам занимался изо дня в день. Он улыбнулся и крепко прижал к себе дочь, наблюдая, как Кэтрин поднимается над окружающими, словно освобождаясь от уз гравитации и времени, скользит по песку и, едва ли понимая, что делает, обнимает Гарри так, точно никто их не видит, потому что всех уже давно унесло прочь.

– Кэтрин? – окликнул ее отец. – Кэтрин? Когда вы придете обедать?

Она повернулась, но не смогла разобрать его слов, потому что, как когда-то случилось и с ним, сейчас ее тоже подхватил поток.

Третий человек, вышедший из клуба, был первым, кто остановился на пороге, чтобы оглядеть улицу. У него были острые черты лица, одет он был в шляпу-панаму, белые туфли, белый костюм и черную рубашку с галстуком, который выглядел как обои в туалете заведения, где пьют средь бела дня. Он дергался, как древесная лягушка, и, казалось, вздохнул с облегчением, когда через несколько шагов его не пристрелили. Три четверти часа Гарри сидел на низкой кирпичной стене в полуквартале выше по Принс-стрит, читал «Трибьюн» и пил содовую из бутылки. Ни разу не повернув голову в сторону двери, за которой наблюдал, только поглядывая на нее искоса, он насчитал пятерых, вошедших и вышедших.

Они были похожи на гангстеров, потому что и были гангстерами, но солнечным июньским утром они выглядели как обычные люди, какими когда-то и были. За исключением того, который нервничал, они, видимо, забыли, кто они такие и в каком мире живут. С газетами под мышкой они шли по вновь пробудившимся улицам, почти как нормальные люди, и когда они видели то же, что и все остальные, – детей в зеленых клетчатых костюмчиках и с портфелями лишь вдвое меньше их самих, втекающих, как прилив, в увенчанные распятием школьные двери, тяжелые грузовики, которые рычали и грохотали, разгружаясь и загружаясь, лавочников на солнце, моющих свои тротуары, постоянно глазеющих в окна стариков, чьи локти словно приклеились к подоконникам, – когда они видели все это, то на время забывали, чем занимались и чем будут заниматься оставшуюся часть дня и ночью. Ибо они, как кошки, добывали себе пропитание по ночам.

Он не собирался следить за ними, но за время войны разведка стала его второй натурой. Работа разведчика-следопыта заключалась в том, чтобы сначала увидеть самому, а затем проложить маршрут, по которому могут пройти другие. Он совершал прыжок в темноту, экипированный всем необходимым для боя, а также сигнальными ракетами, дымовыми шашками и специальной маркировочной лентой, чтобы оставлять на земле указатели и условные знаки. Почти всегда он был один, далеко впереди всех. Те, кто следовал за ним, его не знали, а те, кто его посылал, как правило, забывали о том, что он там. Он был одним из немногих, кто большую часть времени на войне проводил в одиночестве, пока не воссоединялся со своим отделением десантников, с которыми, тем не менее, действовал так слаженно, словно между ними существовала телепатическая связь.

Он пришел рано. При подсчете и категоризации объектов наблюдения он заметил, что никто не был насторожен и не боялся слежки, кроме третьего человека, который страшно нервничал, но все равно не понял, что за ним наблюдают. Если бы это происходило на войне, все они к этому времени уже были бы мертвы.

В одиннадцать он сложил газету, допил остатки из бутылки и поднялся со своего места. На ходу одежда на нем расправилась и стала сидеть удобнее. Выбросив газету и бутылку в урну, он зашагал быстрее и сосредоточеннее, притормозив перед самой дверью. Он хотел войти не агрессивно и не испуганно, спокойным, размеренным шагом. Он был там не для того, чтобы действовать, а для сбора информации, и не хотел, чтобы тот, кто был внутри, кем бы он ни был, испытал удовлетворение от того, что вызвал в нем страх или возмущение. Однако его беспокоило, что как раз из-за отсутствия обычных реакций его могут взять на заметку, так что он принялся размышлять, как сделать, чтобы о нем забыли, как только он уйдет.

На его стук никто не ответил, поэтому он повернул ручку и медленно открыл дверь. Когда глаза привыкли к перепаду освещения, он вошел в светящееся море серого и зеленого – серо-сизых оттенков голубиного оперения или фетровых шляп, более или менее темных в зависимости от света, проникающего сквозь разные окна. Зеленое было темной зеленью внутренней окраски дома, которому было уже полвека, а то и больше, с множеством оттенков на одной стене: эмалево-зеленых, бутылочно-зеленых, травянисто-зеленых, зеленых, как патина на старой бронзе. Он видел такие стены много раз, но никогда не видел, чтобы их, словно на картине, смягчало серое, хотя и на картинах он никогда не встречал такого смешения потусторонних цветов. Люди, находившиеся там, словно полностью погруженные в освещенный аквариум, совершенно этого не замечали, но Гарри был так впечатлен серо-зеленым интерьером, что едва не забыл, зачем он пришел.

Бармен, полировавший бокал полотенцем, с почтением взирал на двух мужчин, сидевших у стойки. Один повернулся к Гарри и сказал:

– Это частный клуб.

Но человек за столом в глубине, слева от барной стойки, едва заметно качнул головой, и второй мужчина, сидевший у бара, вскочил с табурета и развернулся к незваному гостю своим очень широким фасадом.

– Вам назначено?

– Ага, – ответил Гарри. Он подумал, что «да» может быть для них непривычным.

– С кем?

– Не знаю. Мне просто сказали прийти сюда в одиннадцать.

– Это он, – сказал человек за столом.

– Хорошо, – согласился второй охранник и сделал шаг вперед, чтобы обыскать Гарри.