На солнце и в тени - читать онлайн книгу. Автор: Марк Хелприн cтр.№ 50

А потом появилась Кэтрин. Она стояла рядом и слушала их разговор. Она тоже была в халате.

– Хорошо, – сказал Билли. – К черту Британскую империю. Давайте позавтракаем и выберемся на пляж, пока там не появились песчаные блохи. – Он исчез быстро, как Санта-Клаус.

– Песчаные блохи такая же проблема, как ублюдки? – спросил Гарри, тоскуя по Кэтрин, даже когда она стояла перед ним.

– Так он называет болтливых типов, которые собираются группами, чтобы позагорать. Все эти полуобнаженные коктейльные вечеринки с морскими водорослями. Слушая вас, можно подумать, что вы оба немного спятили.

– Ты его дочь, а я неизвестно откуда взялся. В естественном порядке вещей такое трудно себе представить. Ты стала свидетелем того, как цивилизация преодолевает природные импульсы. Даже у птиц есть образцы поведения и ритуалы, которые их защищают.

– Просто он чувствует себя неполноценным из-за того, что пропустил обе войны, – сказала она. – Тебе надо надеть купальный костюм.

– Так сразу?

– У нас завтракают грейпфрутами, а это занимает полторы минуты, потому что они уже разделаны. Папа хмурится, если за столом читают газеты. Он считает это неряшливым. Поэтому утром Хейлы всегда пулей вылетают из дома. А сегодня он задумал пройти пять миль, пока не появятся все эти пляжные компании. Если выйдем в ближайшее время, их удастся избежать.

В своем розовом шелковом халате она была как стальная струна. Из-под воротника выходила тонкая полоска серебристо-розовой с металлическим блеском ткани, охватывающая шею.

– А ты уже свой надела? – спросил он, имея в виду купальник.

За пару секунд спокойное и ясное выражение ее глаз сменилось глубоким, тягучим взглядом. Вместо того чтобы говорить, она распустила свободно завязанный пояс, сделала глубокий вдох и, задержав дыхание, подняла руки, чтобы распахнуть воротник и позволить халату упасть на пол. На ней был раздельный купальник во французском стиле. Плиссированный верх облегал грудь, разглаживая выпуклости и придавливая соски, которые, тем не менее, четко обозначались под блестящей металлизированной тканью. Нижняя часть была намеренно скандальной – два треугольника соединялись на бедрах узкими полосками, и передний треугольник мягко и нежно выдавался вперед, захватывающе прекрасный.

Тело ее – гибкое, резко очерченное для женщины – имело идеальные пропорции. Она хотела, чтобы он ее увидел, и то, как она показала себя, его ошеломило. Довольная его реакцией, она сказала:

– Теперь, Гарри, можешь дышать.

Кучка людей расположилась неровным кругом на высокой и ровной части пляжа, где оставались следы от шин проехавших на рассвете джипов рыбаков. Издали эту группу можно было легко принять за выступ разноцветной скалы. Там собралось с десяток человек, пришедших с востока и с запада, от клуба «Джорджика», из удаленных от моря домов и из домов, расположенных вдоль Дюн-роуд. Представители художественной и театральной богемы шли из Амагансетта, двигаясь, как караван верблюдов, и волшебным образом останавливаясь около дома Хейлов, словно их отталкивала епископальная энергия, исходящая от клуба «Джорджика». Будучи натурами творческими, они часто тащили с собой психиатров – не всегда своих, но все равно психиатров. С запада шли инвестиционные банкиры, юристы и рантье, устремляясь в Демилитаризованную зону, как окрестил это место Билли. Здесь они собирались вместе, чтобы посидеть тесным кружком и без помех поговорить под шум ветра. С востока – слава и искусство, с запада – власть и богатство. Каждый исследовал другой мир в поисках преимуществ, найти которые было менее вероятно, чем быть пораженным прямым попаданием метеорита.

По определению, художники, писатели и актеры настолько отчаянно нуждались в деньгах, что, предложи им приличную сумму, они, возможно, попытались бы переплыть Атлантический океан, и все же они никогда не говорили о деньгах в присутствии тех, у кого деньги были, чтобы те не подумали, что они могут в них нуждаться. А те, кто имел деньги, приходили потому, что, достигнув гребня холма, увидели, что на другой стороне ничего нет, и хотели ощутить прикосновение жизни, оставленной позади, на склоне. Именно поэтому они говорили так мало. Художники думали, что это происходило потому, что состоятельные люди, как ядовитые осы, не имеют такой же души, как другие, и что по крайней мере в обществе новых звезд и маститых профессионалов им нечего сказать. Но это было не так. Это означало только, что успех привел банкиров и юристов к пониманию тщетности их усилий, и они ничего не могли поделать, кроме как с легкой завистью и любовью оглядываться, словно из страны мертвых, на тех, кто в процессе борьбы еще ощущал себя живым.

Кроме Хейлов, не сумевших достаточно быстро выйти из дома, там были: несколько Беконов, адвокат по имени Кромвель без жены, которая оставила его, потому что он выигрывал все судебные процессы и никогда не бывал дома, звезда Голливуда и его преподаватель актерского мастерства из Восточной Европы, удивительно похожий на обезьяну, как на расстоянии, так и вблизи, действительно большой художник-портретист, его жена и дочь пяти-шести лет, дежурный лысый психиатр, в качестве компенсации отрастивший бороду, какие носили китобои в девятнадцатом веке и какую можно было с успехом использовать в качестве щетки для мытья бочек, две очень странные средиземноморские собаки, похожие на толстых грейхаундов, одна шоколадно-коричневая, другая светлее, цвета хаки, с несчастным видом растянувшиеся на солнце, покорно вытянув длинные шеи, и дремавшие, стоически пережидая нескончаемый человеческий разговор, и Виктор.

Мечты Виктора Бекона сформировались и покрылись глазурью весенним днем 1929 года, когда, будучи студентом предпоследнего курса Йеля, он сидел в своей комнате на кровати, уставившись на шкаф, дверцы которого были (не в первый раз) полностью открыты, обнаруживая его тщательно подобранный гардероб. Плотники построили этот шкаф вдоль всей глухой стены. Он ощущал подъем, как после приема опийно-кофеинового коктейля, которым его когда-то угостила хористка в «Чамли» [47] : крошечные, микроскопические, теплые, почти инфракрасные лучи пробегали по его телу, доставляя едва ли не сексуальное удовольствие, которое более свойственно женщинам, предпочитающим, в отличие от мужчин, неторопливые путешествия, а не дикие скачки. Но он этого не знал. Он знал только изумительную, восторженную предоргазменную удовлетворенность, белый пенящийся океан которой бурлил у него в сознании, пока птицы снаружи щебетали песнь Эли [48] . Напевая снова и снова вполголоса, словно тибетскую мантру: «Булабула, була-була, була-була, була-була, була-була, булабула, була-була, була-бу!» – он осматривал восемьдесят костюмов с Сэвил-Роу, ботинки фирмы «Пил», прогулочные трости, гетры, зонты и шляпы, бальные туфли, подтяжки, пояса и пальто, перчатки, рубашки и свитера из шерсти ангорских коз. А когда он причесывал волосы, ни один волосок цвета латуни не выбивался из ровных прядей и даже не пересекался с соседними волосками. Совершенные параллели до края земли, думал он, как в геометрии Евклида. Лучше, чем у Евклида. Конечно, Виктор знал, что волосы скоро начнут переселяться в мир иной, исчезая, прядь за прядью, в водостоках ванн и раковин, как нечто среднее между Алисой в Стране чудес и очень тощей змеей. Он был хорошо образован, умен и удивительно глуп. А под этими качествами скрывались черствость, равнодушие ко всему живому (мальчишкой он использовал лягушек в качестве воланов), злоба, резкая, как горечь ангостуры [49] , и жестокость к женщинам, которая, сохраняясь даже в процессе подготовки его тела к семяизвержению, парализовала их, как будто они смотрели в глаза раскачивающейся кобре. Хотя никто из мужчин не мог ни разглядеть, ни понять это свойство, оно действовало на женщин так же, как в первобытные времена. Такие мужчины, как Гарри, рождались, чтобы защищать женщин от таких мужчин, как Виктор, но, не подозревая об этой угрозе, часто терпели поражение.