На солнце и в тени - читать онлайн книгу. Автор: Марк Хелприн cтр.№ 49

– Нет, не надо, – сказала она. – Надеюсь, эта песня никогда не кончится.

Однако песня закончилась, и, когда это произошло, ему действительно не хотелось отпускать ее, но они поменялись партнерами, и ему пришлось танцевать, гораздо более осторожно, с Эвелин.

– Кэтрин станет такой же элегантной, как вы? – спросил он, потому что юная Кэтрин не была столь строгой, как ее мать, хотя бы потому, что в этом не нуждалась.

Не теряя самообладания, даже когда ее кружили в тесном пространстве между обеденным столом и буфетом, Эвелин ответила:

– Кэтрин будет еще элегантнее, потому что она лучше.

Они посмотрели на Кэтрин, которая танцевала с Билли, как могут танцевать только отцы и дочери. Сколько бы ни было лет дочери, отец, радость которого не имеет себе равных, танцует со своей девочкой, какой она была маленькой.

Затем они еще раз поменялись партнерами, и, когда в его объятиях снова оказалась Кэтрин, в белом платье, в котором ехала в поезде и которое теперь казалось специально сшитым для этого танца, и они снова забылись, двигаясь вместе в ритме, стирающем все остальное, им было понятно, зачем дельфины выпрыгивают из моря в воздух.

Не налегая на еду, Гарри выпил лишь немногим более половины стакана скотча, налитого Билли, и неполный бокал вина, поэтому, когда он проснулся на рассвете под шум прибоя, голова была ясной, а тело полно сил. В форменных брюках цвета хаки и рубашке поло он медленно шел вдоль бассейна, вода в котором теперь была синей и покрывалась рябью, поднятой утренним ветром. Пчелы, загружаясь нектаром в окружающих бассейн цветах, зависали в воздухе, как колибри, и затем барражировали по точным спиральным траекториям, похожим на раковину наутилуса [42] . Воздух за дюнами, подернутый дымкой над разбивающимися волнами, светился, как небо над далеким городом. И ни на минуту не замолкало сердцебиение прибоя. От него вибрировала почва под ногами, оно реверберировало в легких, как звук канонады, и уносилось прочь бодрящим ветром.

Войдя в дом, Гарри обнаружил Билли в халате и с чайной чашкой в руке, застывшего, как мраморные изваяния Эльджина [43] . Не поприветствовав Гарри, он оставался неподвижным, вглядываясь в яркий свет, льющийся снаружи. Если бы Гарри посмотрел ему в глаза с близкого расстояния, он увидел бы две прекрасные фотографии террасы, бассейна, сада и линии дюн, миниатюрные, сохраняющие истинные цвета и изогнутые в соответствии с формой глазных яблок их владельца. Опасаясь, что бесстрастное поведение Билли означает, что он чем-то настроил его против себя, Гарри осторожно сказал: «Доброе утро», но Билли лишь молча взглянул в его сторону, а затем процитировал: «Воздух был буквально заполнен… дневной свет померк… и постоянное гудение крыльев усыпляло мои чувства».

– Прошу прощения?

– Одюбон [44] . Странствующий голубь. Вон там.

Гарри обернулся. Позади него находилось то, что заворожило Билли, – гравюра Одюбона «Странствующий голубь».

– Одюбон писал, что их было так много, что они закрывали все небо. А теперь они вымерли. Последняя самочка – ее держали в зоопарке, в Цинциннати, и было известно, что она последняя из своего вида, – умерла первого сентября 1914 года. Я тогда, наверное… Не помню, что я тогда делал. Если это был будний день, я, вероятно, торговал акциями. А вы что делали?

– Наверное, спал или пил молоко.

– Вы родились в Цинциннати? – с надеждой спросил Билли.

– Нет, но даже если бы я там родился, не думаю, что стал бы ею.

Билли, казалось, был разочарован.

– Взгляните на это, – сказал он, подходя к свинцово-серой помятой временем плоской жестяной коробке, стоявшей на столе вишневого дерева. – Это ящик, в котором отправляют эстампы заказчикам. У меня есть оттиски всех гравюр, полный набор. – Он открыл крышку и подпер ее специально предназначенным для этого фиксатором. – Здорово, а? – сказал он, имея в виду жизнь, по-прежнему ощущавшуюся в диком гусе, в его темном, как бархат, и белом, как хлопок-сырец, оперении, изогнутой в готовности к бою шее, в красном языке, точно пламя вибрирующем внутри приоткрытого клюва, в его почти слышном крике и в болотных растениях, среди которых он был изображен, одинокий, как на японских гравюрах. Гарри наклонился, чтобы прочитать подпись, которая гласила: Зарисовано с натуры и опубликовано Джоном Дж. Одюбоном. F.R.S. [45] F.L.S. [46] и т. д. Выгравировано, отпечатано и раскрашено Р. Гавелом. – Иногда мне бывает жаль, что мы охотно едим птиц и рыб, которые так красивы и так приспособлены к воде и воздуху. Но ведь и они, когда могут, без сожаления поедают нас.

– И мы ведем в этой игре, – сказал Гарри.

– Ненадолго, – ответил Билли. – Человечество, или, по крайней мере, американцы, теряет свое преимущество, потому что мы производим все больше и больше ублюдков, которые становятся все милее. Будущие поколения ублюдков будут так чертовски милы, что будет нельзя отличить мужчину от женщины.

– Нельзя отличить?

– Да. И будет все хуже и хуже, пока люди ошибочно принимают милое за хорошее. Гитлер по большей части был якобы мил. Много это хорошего принесло? Роскошь и процветание порождают ничтожества. Через сто лет страна не сможет даже себя защитить.

– Как вы думаете, мое поколение, – спросил Гарри, – которое только что спасло мир, тоже ублюдки?

– Вот поэтому ублюдки и расплодятся. Вселенная не однородна. Все меняется, и есть только одно направление, в котором мы можем развиваться в ближайшее время. Готовьтесь к другому миру, где вы будете совершенно неуместны, и надейтесь, что ваши дети будут достаточно сильны, чтобы дожить до жестких поколений, которые защитят вашу породу от вымирания.

– Я сделаю для этого все возможное, – сказал Гарри, уверенный в мужественности своих сыновей, и, памятуя о Кэтрин, в женственности своих дочерей.

– Попомните мои слова, – сказал Билли. – В ближайшее десятилетие Британская империя исчезнет.