Анжель впала в полное оцепенение и уже не чувствовала ни
толчков, ни тычков, не сознавала, что Оливье и Гарофано все еще волокут ее
вперед. Может быть, оттого, что среди этого сонмища людей, озабоченных лишь
спасением собственной жизни, только они думали о спасении ближнего своего, Бог
простер над ними милосердную свою десницу и помог почти беспрепятственно дойти
до другого берега.
И все трое тут же рухнули на эту спасительную надежную
твердь, мечтая лишь об одном: никогда более с нее не подниматься. Рядом так же,
как они, падали люди, целовали землю. Плакали, смеялись, кто-то блаженно
затянул:
– Vive Henry Quatre, vive ce roi vaillant!
[46]
И вдруг тысячеголосый вопль ужаса заставил их вскочить.
Мост рухнул.
Мост не выдержал тяжести пушек, и люди, лошади, повозки –
все рухнуло в реку. Лед крошился, и Березина поглощала людей, жерла орудий и
обломки моста. Многие пытались забраться на льдины, но это не удалось никому.
Де ла Фонтейн, Анжель и Гарофано, оцепенев, смотрели на
страшную картину всеобщей гибели.
– Русские! Проклятые русские! – выкрикнул Гарофано, с
ненавистью грозя кулаком противоположному берегу, и этот крик подхватили
стоявшие вокруг:
– Проклятые русские!
– Идиот! – огрызнулся Оливье, смотревший на гибельные волны.
И вдруг лицо его приняло изумленное выражение: – Ma foi!
[47] Да ведь это...
Гарофано и Анжель проследили за его взглядом и увидели
немолодую женщину, угодившую между двух льдин, точно в тиски. Растрепанные
полуседые волосы ее свисали на лицо, а изо рта рвался нечеловеческий вопль.
Не успели Анжель и Гарофано моргнуть глазом, как Оливье
оказался у кромки берега и проворно перескочил на застрявший обломок козел. Тот
угрожающе закачался, но ловкий Оливье, точно канатоходец, сумел сохранить
равновесие и опустил в воду эфес сабли. Женщина рванулась к нему всем телом,
словно огромная рыбина, и так вцепилась в эфес, что едва не сдернула в воду и
Оливье. Она была слишком тяжела; вдобавок длинные юбки, облепившие ноги, тянули
на дно. Счастье, что подоспел Гарофано с веревкою, не то спасаемая утащила бы
спасателя за собой под лед!
Вдвоем они вытащили из воды даму. Вид ее был ужасен, и
Гарофано воскликнул:
– Идите немедля в деревню, сударыня! Там костры, там вы
сможете обсохнуть и обогреться.
Дама послушно побрела в гору, с трудом передвигая ноги, но
Оливье схватил ее за руку:
– Постойте, сударыня! Анжель, неужели ты не узнаешь?..
Он осекся, увидев, как побледнела Анжель, однако она не
бросилась в объятия к спасенной женщине, как ждал Оливье, а, наоборот,
отшатнулась, пролепетав «маман» с таким страхом, что де ла Фонтейн понял: он сделал
что-то не то.
Женщина отбросила с лица мокрые пряди. Лоб ее и нос казались
иссиня-бледными по контрасту со щеками, которые были сильно натерты румянами:
даже купание в Березине не смыло жгучей краски. Платье, слишком смело
обнажавшее иссохшие шею и грудь, тоже было вызывающе-красного цвета и вдобавок
разорванное чуть ли не до талии. Подобных женщин Анжель часто видела при
войске, она ведь и сама еще недавно была одной из них. Такие валяются под
телегами с кем попало, покупая кусок хлеба своим телом. Итак... графиня
д’Армонти сама дошла до того, на что хладнокровно обрекла свою невестку!
Анжель зашлась хриплым горловым смехом, но тут же и умолкла,
охваченная страхом: в последний раз она видела графиню, когда та продавала ее
Лелупу; и теперь, когда Анжель не сомневалась, что навеки избавлена от этого
зверя, маман появилась снова... как будто волк-оборотень воплотился в нее.
Графиня не меньше невестки была удивлена этой внезапной
встречей, но пришла в себя гораздо быстрее и фамильярно окликнула ее:
– У тебя новый плащ и теплая шубка, Анжель? Вижу, тебе пошла
на пользу та партия, которую я тебе устроила! Не пора ли мне получить мои
комиссионные? Дай мне или плащ, или шубу – и я пойду обсушусь, как советует мне
этот бравый лейтенант!
Она бросила зазывный взгляд на рядового Гарофано, специально
польстив ему.
– Как погляжу, Анжель, у тебя теперь сразу два покровителя?
Не поделишься ли одним со своей бывшей belle-mére?
[48]
Оливье и Гарофано ахнули в голос, в изумлении взирая то на
спасенную потаскуху, то на Анжель. Та демонстративно отвернулась, пытаясь
скрыть злые слезы. Но смотреть было больше некуда, кроме как на реку, а там
по-прежнему гибли люди, и вот тут-то для Анжель было уготовано еще одно, самое
страшное испытание.
Какой-то человек балансировал на льдине совсем недалеко от
берега, так что его лицо, выбеленное ужасом, было отчетливо видно. Товарищи,
зайдя чуть ли не по пояс в воду, протягивали ему ружейные приклады, убеждая
сделать спасительный прыжок, но человек тот медлил. И льдина опасно накренилась,
он потерял равновесие и упал в воду. Он рванулся плыть, но стоявшая торчком
льдина, с которой он сорвался, упала плашмя и встретилaсь с другой, которая
неслась по течению и как раз стремительно соскальзывала с высоко поднявшейся
волны. Острые зазубренные края двух льдин с лeту сомкнулись на шее
несчастного... И через мгновение что-то темное покатилось, разбрызгивая
кровавые капли по льдине-убийце. Из шеи жертвы фонтаном била кровь, и
обезглавленное тело еще несколько мгновений билось в волнах, размахивая руками,
пока не кануло на дно среди мертвенной тишины, сковывавшей оба берега до тех
пор, пока ее не прорезал пронзительный женский крик:
– Меркурий!
* * *
Анжель не знала, откуда взялось это имя, однако сейчас,
наяву, ожил полузабытый призрак: человек с отрубленной головой выходит
деревянной поступью на яркий лунный свет, словно предупреждая о чем-то, – и
тяжело падает, а над ним, белый и светящийся, взмывает в сине-черные небеса
воздушный шар.
Она повернулась к старой графине, которая побелела,
казалось, еще больше. Несколько мгновений Анжель пристально смотрела на нее, а
потом вдруг выговорила непослушными губами еще одно почему-то знакомое имя:
– Мадам Жизель?..
И та отозвалась, как эхо:
– Ангелина?..