И ее словно бы закружило-завертело в неистовом водовороте
воспоминаний, и какое-то мгновение она ощущала в себе две разные жизни, две
разные сущности – Анжель и Ангелину; они словно стояли друг против друга, с
ревнивым любопытством выискивая малейшее сходство и различие, и каждая страстно
убеждена была в том, что именно она – лучшая, истинная, единственная! Это было
жуткое, раздирающее душу ощущение... Анжель открыла глаза, с ужасом глядя на
мир, воцарившийся вокруг нее по злой воле мадам Жизель.
Теперь она помнила все, что было с ней до того мгновения,
как она лишилась сознания на задворках дружининских мастерских, помнила и то,
что происходило с Анжель с того мгновения, как она осознала себя беженкой и
женою Фабьена. Она не помнила, не знала ответа лишь на один вопрос и сейчас
выкрикнула его в лживое морщинистое лицо мадам Жизель:
– Почему?! Зачем вы это сделали?!
Обеих била дрожь: одну – от потрясения, другую – от ледяных
тисков мокрой одежды, но мадам Жизель, казалось, забыла о ноябрьской стуже: ее согревала
жажда мести.
– Будь моя воля, я сожгла бы тебя живьем на глазах у твоих
безумных деда с бабкою! Впрочем, надеюсь, что они и так будто на раскаленной
сковородке подскакивают, вспоминая о тебе! Ведь они получили письмо о том, что
ты решила бежать с Фабьеном, ибо влюблена в него и уверена, что на твой брак с
соплеменником Наполеона согласия дано не будет.
– Я не писала никакого... – пролепетала Ангелина и осеклась.
Так вот откуда началась липкая нить лжи, опутавшая ее как
будто коконом! И тут же заныло сердце от жалости к старому князю и княгине.
Какой позор навалился на них в лихую годину войны! Сколько же они слез пролили,
как настрадались!
– Это придумал Фабьен, – со слезами на глазах выдохнула
мадам Жизель. – Мой несчастный сын, он был одержим тобою, он любил тебя, даже
безумную, ничего не соображающую, ибо ты была именно такой, когда Моршан принес
тебя в наш дом.
– Мор-ша-ан... – с ненавистью прошипела Ангелина, и мадам
Жизель выплюнула ехидный смешок:
– Ты и его вспомнила? И... комнату со стеклянной стеной?
– Вспомнила, – глухо проговорила Ангелина. – И вам припомню,
мадам Жизель!
– Нет, – покачала та растрепанной головою. – Мое имя –
графиня Гизелла д’Армонти.
– Ну хоть это правда! – кивнула Ангелина. – А сына вашего
действительно звали Фабьен? Или это тоже ложь?
Губы графини растянулись в лютой гримасе, даже клыки
обнажились, словно у волчицы, готовой перервать жертве горло.
– Его звали так же, как отца: Сильвестр-Фабьен-Жозеф. – Она
сорвалась на крик: – О, это рок! Какая злая сила измыслила, чтобы мать погубила
моего обожаемого брата, а дочь – его сына? О небо, почему даешь надо мною такую
власть этому проклятому роду?
– Ага! – воскликнула Ангелина. – Значит, Фабьен – вовсе не
сын ваш, а племянник!
– Он сын мой и моего брата, – устало проговорила мадам
Жизель. – Когда нам было по пятнадцать лет и мы жили в родных венгерских горах,
на прекрасном голубом Дунае, мы с Сильвестром страстно любили друг друга. Нас
разлучили людские предрассудки, я вышла замуж за старого французского графа, но
сына родила от того, кого любила. Сильвестр был красив, как греческий бог... –
Глаза ее затуманились. – Женщины не давали ему проходу, да и он ни одной не
пропускал. Я только смеялась, зная: он все равно вернется ко мне, обогащенный
новым опытом, и мы вместе посмеемся над очередной обманутой дурочкой. И так
было всегда – до тех пор, пока он не встретил Марию Корф...
Ангелина уже догадалась, о чем пойдет речь. Вот наконец и
открывается завеса тайны, причина многолетней ненависти!
– Она приковала к себе его цепями страсти... И хладнокровно
использовала! – воскликнула графиня. – А сама мечтала об одном: завоевать
любовь своего мужа! По ее наущению Сильвестр даже вызвал на дуэль Корфа. Я
знала: пока Мария равнодушна к Сильвестру, он не успокоится. Он всегда хотел
только недостижимого. И я посоветовала ему убить Корфа, но так, чтобы никто не
вздумал подозревать его.
– Но мой отец жив! – воскликнула Ангелина.
– Жив, увы! – воздела руки к небу мадам Жизель. – Он остался
жив, хотя его долгое время все считали мертвым, в том числе и Мария, и сам
Сильвестр. И что-то надломилось в душе брата, что-то сломалось навеки! Он не
смог простить себе этого убийства, хотя не раз побеждал своих врагов на дуэли.
И он пал... от руки твоей матери! А все, что осталось мне, – это месть! Если
мне не удалось вырвать ледяное сердце Корфа, то я могу выцарапать глаза тебе –
ибо они точь-в-точь как у него!
И мадам Жизель кинулась на Ангелину, выставив перед собой
скрюченные пальцы. Но Оливье и Гарофано вовремя ее перехватили.
Ангелина даже не шелохнулась. Стояла, понурив голову,
негодуя: почему ее родители оказались так немилостивы к ней? Почему никогда не
рассказывали о том сплетении судеб и событий, в которое она была вовлечена еще
до своего рождения? Считали ее глупышкой, ничего не способной понять? Или
отмели прошлое, как мусор? А зря, ибо из этого мусора проросли злые цветы,
отравившие ее настоящее, и только Богу ведомо, что ждет ее в будущем.
Осталось только повернуть обратно, и если несчастная, забитая
Анжель как-то пробрела этот путь, то уж Ангелина – с ее новым знанием,
обновленной душой! – пройдет его наверняка!
Она повернулась к берегу, но тут Оливье схватил ее за руку:
– Куда ты?
Ангелина с улыбкой вглядывалась в его встревоженное лицо. Он
красив, а все-таки черты его лица чужие. И волна счастья захлестнула ее, когда
она поняла, что отныне будет видеть вокруг себя только русские лица. И все-таки
спасибо тебе, Оливье де ла Фонтейн! Ангелина никогда тебя на забудет. Благодаря
тебе она будет со смущенной улыбкой вспоминать пройденный ею путь страданий.
Никогда не забудет их «брачную ночь», когда они спали рядом, будто усталые
дети...
– Куда ты?! – повторил Оливье.
– Мне надо вернуться, – гладя его пальцы, стиснувшие ее
запястье, и по одному разжимая их, проговорила она. – Я не пойду дальше, я
остаюсь в России.
– Но мост рухнул! Как ты пройдешь?!
– Я пройду по другому мосту. А если не удастся, пережду в
деревне, пока не подойдут наши войска.
– Наши? – переспросил изумленный Оливье.
– Ну конечно, – кивнула она. – Ты разве не понял? Я ведь
русская.
Оливье побелел и опять осторожно взял ее за руку.