– Сыскать ваших соотечественников будет затруднительно, –
отвечал князь, и Анжель различила в его голосе презрительную усмешку. –
Победитель мира Наполеон Бонапарт бежит, потеряв все! Скоро над ним и куры
будут смеяться... ежели беглые французы не всех приедят! – Он заразительно расхохотался,
и Анжель с болью удивилась злобной прихотливости судьбы, сделавшей их врагами,
не позволившей радоваться вместе. И тут же в его голосе зазвенело ожесточение:
– Больно только русскому сердцу, что неприятель занял Москву, привел ее в
ужасное положение. Все осквернено шайкою варваров. Вот плоды просвещения или,
лучше сказать, разврата остроумнейшего народа, который гордился именами Генриха
и Людовика. – Он гневно ударил по столу кулаком. – Дело еще не кончилось, но,
кажется, Бог не совсем оставил Россию, и если вы видели спаленную Москву, то мы
увидим развалины Парижа!
Он в запале осушил кружку какого-то русского зелья.
– Ну, если кто и побывает в Париже, то никак не вы, –
съехидничала Анжель. – Вы, верно, и туда своих амазонок пошлете убивать ужасных
французов, а сами... – Она поискала в своем арсенале наиболее остро отточенный
кинжал и вонзила его с невинною улыбкою: – А сами будете учить плавать своих
крепостных девок.
Князь озадаченно свел брови.
– О чем это вы, сударыня?
– О чем?! – снова взвилась от ревности Анжель, явственно
вообразив его в том водоеме с Варварой. – Если и сражаются русские доблестно,
то вы ведь тут ни при чем. Вы кровь свою не льете. Отсиживаетесь в безопасной
глуши. Решительно чудом спасся этот милый уголок – логово похотливого русского
медведя!
Он вскочил, с грохотом отшвырнув стул, с ненавистью глядя на
Анжель, сжимая в руках изувеченный нож, словно готовясь запечатать им
оскорбившие его уста.
Матрена Тимофеевна тоже вскочила и умоляюще простерла руки:
– Голубчик, охолонись! Она в сердцах, она не со зла!
– Со зла! – запальчиво выкрикнула Анжель, успев мимолетно
изумиться, что дворня этого барина изрядно знает по-французски. Ревнивый лакей
тоже ведь понял их разговор... – Со зла!
– Ах, та-ак? – прошипел барин. – После всего, что между нами
было, вы ощущаете ко мне только ненависть? А я полагал... – Он запнулся, и
Анжель бросило в жар при мысли, что он сейчас припомнит ей исступленные крики,
бесстыдные ласки, но он только насупился и бросил сурово: – Коли так, говорить
более не о чем. Ты, мамушка, снаряди барыню, посади ее в кошеву и самолично
отвези...
Он не договорил, прислушался к чему-то, бросился к окну,
рванул створки – и вместе с клубами морозного воздуха в столовую ворвались
звуки выстрелов.
* * *
– Барин, беда! – распахнул дверь какой-то тощенький
мужичонка с белыми от ужаса глазами. – Француз напер со всех сторон! Я шел со
скотных дворов, вдруг услышал топот и лалаканье. Я туда-сюда – смерть перед
глазами! В грядках скрылся и лежал часа два, покуда они не прошли, а потом сюда
кинулся.
«Часа два лежал?! Чего же ты, пакость, крика не поднял,
барина не предупредил? Теперь-то ведь уж поздно!» – едва не выкрикнула
возмущенная Анжель, но ее опередил отчаянный вскрик Матрены Тимофеевны:
– Со скотных дворов огородами?! Французы? Но там ведь тайные
тропы, тех, кто их знает, – раз-два и обчелся! Не померещилось тебе, Лукашка?!
– Что я, порченый, чтоб мне всякие страхи мерещились?
Князь и Матрена Тимофеевна молниеносно переглянулись, а
потом барская мамка тяжело оперлась о стол:
– Продал, продал он дьяволу свою черную душу!
– Да, – медленно проговорил молодой князь. – Ясно, что
кто-то свой продал, иначе не выйти бы французу на наши охотничьи тропы. Но
чтобы Павел!..
– Да что вы болтаете! – не выдержала Анжель. – Если подошли
враги, нужно уходить!
– Она права, права! – выкрикнула Матрена Тимофеевна. – Ведь
если ты попадешься им – не помилуют!
– Пока я нужен хоть кому-то на свете, я не решусь умереть, –
светло взглянул на нее князь. – Беги, оденься потеплее, мамушка. И для барыни
прихвати шубку, шальку да вниз теплое. А ты, Лукашка, готовь саночки легкие,
бегом!
Дворовые послушно кинулись в двери, а князь обернулся к
Анжель:
– Со мной пойдете?
Анжель покачала головой. Ну и дела... Когда князь смотрит на
нее, она едва справляется с собой, чтобы не липнуть к его рукам, как податливый
воск... И только злость ей помощница. Все силы душевные направила она сейчас,
чтобы взлелеять эту злость в себе, чтобы вспомнить: князь ходит шпионить в
полки французов, а потом отсиживается в этом заповедном уголке. В это же время,
сообразуясь с его сведениями, партизаны налетают на измученных отступающих, а
русская артиллерия обрушивает на несчастных беспощадный огненный град. Она
вспомнила, как умолял о смерти Фабьен, и тихонько вздохнула от боли в сердце.
На руках у этого человека столько крови, а он вчера обнимал ее этими руками!
Теперь и она вся в той крови.
Анжель вдруг осознала, что он стоит напротив, что-то быстро
говорит, а в глазах такая тревога, такая нежность:
– Я сын своего Отечества, – наконец дошли до ее слуха его
слова, – а потому жизнь моя и силы ему принадлежат. Не судите...
– Я вас видеть больше не желаю, и коли вы человек чести,
ежели только шпион может быть человеком чести, – подлила она яду до краев, – то
умоляю вас отпустить меня к соотечественникам. Клянусь, что ни слова не скажу
про ваше ремесло. Вам же лучше бежать, пока еще есть время. А не отпустите меня
– я сама уйду.
– Это мы еще посмотрим! – выкрикнул князь, хватая ее за руку
и рывком привлекая к себе. – Уйдешь? Сама от меня уйдешь?! Да ты можешь
напридумывать все, что угодно, но разве тело твое забудет меня? Разве сердце
твое станет лгать?
Он не договорил, припав к губам Анжель, и та едва не
потеряла сознание от неистового влечения к этому человеку. Она слышала плеск
волн, ее опаляло солнце, где-то заливались жаркими трелями кузнечики, а ноздри
трепетали от запаха цветущей смородины. Эти призрачные ощущения делались с
каждым мгновением все отчетливее, теперь Анжель уже не сомневалась, что
когда-то испытала их наяву и князь был связан с ними неразрывно. «Неужели
вправду мы знали друг друга прежде?» – проплыла трезвая мысль, но тут же
растворилась в шквале страсти, нахлынувшей на Анжель.