По рассказам очевидцев, несколько недель зарево пылающего
града освещало темные осенние ночи, а окрестности могли бы послужить живописцу
образцом для изображения бегства библейского! Ежедневно тысячи карет и телег
выезжали во все заставы и направлялись одни в Рязань, другие в Ярославль,
третьи в Нижний Новгород, и вслед за прибытием новых и новых беженцев
спокойствие окончательно покидало провинцию. Всяк ощущал одно: мы живем, не
ведая, что ждет впереди, не смея даже задумываться о будущем, ибо, если Господь
не сжалится над Россией и не пошлет ей свою помощь, такое понятие, как
«будущее», исчезнет и для нее, и для ее обитателей.
Князь Алексей называл уныние грехом и приказывал своим
домочадцам не грешить, приводя многочисленные примеры из древней истории и из
жизни собственной и своей княгини. Ангелина и рада бы не унывать, но как ни
вооружайся храбростью, а, слыша с утра до вечера лишь о погибели да о
разорении, невозможно же не принимать к сердцу всего, что слышишь!
Да еще эта страшная история с Меркурием... Его самого чуть
было не заподозрили в убийстве чернобородого, немалые досады ему чинившего! Да
спасибо Ангелина защитила его правдивым свидетельством, что весь вечер и начало
ночи Меркурий был под ее приглядом. Вдобавок обнаружилось, что сбежал из
госпиталя санитар Михайло. Теперь кто-то припомнил даже, будто он был некогда
кучером, да, попав однажды во власть белой горячки, едва не зарезал обоих своих
седоков ножом, насилу, мол, его умилостивили. Припомнили, что сей Михайло с
бородачом нередко лаялся – вот, верно, и не стерпело у него ретивое, разум его
помрачился: зарезал он обидчика, да и ушел бог весть куда.
Однако никак не могла Ангелина себя убедить, что все так и
есть, что не покушался некий злодей именно на Меркурия!
Зачем? Какая такая важная птица этот монастырский приемыш?
Кому столь нужна его жизнь – вернее, его смерть? Не знала Ангелина, а все ж
вещая женская душа покоя не находила. Черные мысли терзали ее, а поделиться
было не с кем: старый князь с княгинею не верили, что кто-то решился бы
причинить зло тишайшему Меркурию, а самого его в доме Измайловых уже не было.
Сразу после странной той ночи приехал за ним Дружинин и увез его на Арзамасскую
заставу, куда уже прибыли сто тридцать тяжело груженных подвод в сопровождении
многочисленного конвоя. Востроглазые зеваки успели увидеть, как усталые солдаты
переносили во двор какие-то шары, странные сооружения из стальных прутьев,
рулоны тафты и множество вовсе непонятных вещей, причем руководил ими не только
капитан Дружинин, но и Меркурий. Более он к Измайловым не возвращался, только
передал Ангелине с оказией, на словах, свой сердечный привет и просьбу – о нем
более не тревожиться.
Легко сказать!
Ангелина обиделась. Она одна, можно сказать, спасла Меркурия
от смерти, выходила его, утешала после того ночного кошмара – и вот он
отвернулся от нее, как от ненужной вещи, и ушел заниматься своими таинственными
делами.
Меркурий в ее глазах стал еще одним мужчиною, который
получил от нее все, что хотел, – и бросил ее. Никита Аргамаков взял ее тело, ее
страсть. Меркурий – ее дружбу и привязанность. Оба взяли ее как могли – и
бросили. Отшвырнули!
И в том состоянии глубочайшего оскорбления, в коем пребывала
Ангелина, для нее благотворным елеем явилось приглашение Фабьена пожаловать к
ним в дом, на бал, даваемый в честь его именин.
* * *
Впрочем, надо отдать Ангелине справедливость: чуть только
оскорбленное тщеславие ее было удовлетворено, она осознала всю щекотливость
своего положения.
Мало что идет война! Армия разбита, враг в Москве. И сейчас
идти плясать под веселую музыку в доме соотечественников Наполеоновых? Как бы
радоваться вместе с ними страшному поражению России?! Вежливый отказ Ангелина
написала сама, даже не сочтя нужным обременять деда с бабушкою, однако отослать
свое письмо не успела: в доме Измайловых объявилась нежданная гостья – маркиза
д’Антраге.
Она была все такая же: таинственная и очаровательная.
Засвидетельствовав свое почтение Измайловым и преодолев первую натянутость,
познакомилась со своей заочной протеже – Ангелиною – и передала несколько
комплиментов от мадам Жизель уму, красоте и нраву молодой баронессы. Ангелине
было приятно, хотя и стеснительно. Тактичная маркиза сменила тему и принялась
рассказывать о путешествии по России, которое предприняла в разгар войны
знаменитая французская писательница мадам де Сталь.
– Насколько мне известно, ее болтливость отчасти стала
причиною поимки королевской семьи в Варенне?
[20]– сухо произнесла княгиня
Елизавета.
– Mon Dieu!
[21] – в ужасе вскинулась маркиза. – Это нонсенс!
Слишком многие были осведомлены о плане бегства королевской семьи. Может быть,
госпожа де Сталь и проболталась кое-кому об этом в Национальном собрании... Но
это не помешало королевской семье ускользнуть из Тюильри! Впрочем, о том вам
известно лучше, чем мне! – тонко улыбнулась маркиза, и Елизавета не могла не
улыбнуться с гордостью в ответ, ибо среди тех, кто, рискуя жизнью, пытался
спасти королей-мучеников, была ее дочь баронесса Корф.
Ангелина скромно сидела в уголке, слушала с интересом и
думала, что, пожалуй, она прежде ошибалась, составив о госпоже де Сталь
невысокое мнение из-за двух ее романов. Коринна
[22] казалась Ангелине
сумасшедшей, безнравственной особою, место которой – в доме умалишенных за ее
бегание по Европе в намерении отыскать своего дурака Освальда. «Дельфина» была
и того хуже.
Непонятно почему маркиза с таким восторгом говорит о даме,
пишущей столь неприятные вещи. И все-таки Ангелина не могла понять, зачем
появилась маркиза и к чему клонит. И вдруг все разъяснилось.
– Мадам де Сталь поражена великодушием русских, – сказала
маркиза, глядя на хозяев дома с каким-то странным, почти умоляющим выражением.
– Она говорила на языке врагов, опустошающих вашу страну, однако говорила о
своей ненависти к монстру Бонапарту – и ее в гостиных Петербурга принимали как
родственную душу. Ах, мне известно, сколь сурово обошелся с моими
соотечественниками граф Ростопчин, но это случай особенный и тем более
оскорбительный, что французы, нашедшие убежище в России, и впрямь почитают ее
своей родиной, готовы жизнь за нее отдать!
Князь и княгиня вежливо согласились, что всех мерить на один
аршин негоже, вот взять хотя бы графиню де Лоран, которая столько сил положила
в госпитале: там до сих пор добром ее вспоминают...