Чудилось, незнакомец в одно мгновение увидел Нанси насквозь:
с ее ленью и брезгливостью, с ее сноровкой увиливать от тяжелой работы и
умением «выставляться», коснувшись лба красивого выздоравливающего и обойдя
невзрачного умирающего. Более того: Ангелине почудилось, что эти слова, взгляд
капитана и ее тоже вмиг поставили на место. Кому же еще ходить за хворыми, как
не ей? К тому же они утратили силы и здоровье, пытаясь остановить врага,
тянувшего свои кровавые лапы ко всякому русскому человеку – стало быть, и к
Ангелине тоже. Чем же ей особенно гордиться? Заноситься – с чего? Надобно
делать свое дело и не мешать другим выполнять свое – правильно говорит капитан!
А он, переговорив с каждым обитателем офицерской палаты,
перешел в солдатскую, и первый, кого увидел, был Меркурий.
Капитан изумленно смотрел на Меркурия, на лице которого,
будто в зеркале, отразилось то же самое выражение.
– Муромцев, брат! Неужто ты?!
– Ваше благородие?! – И Меркурий принял стойку «смирно», а
капитан бросился дружески хлопать его по плечу.
Капитан с Меркурием тихо обменивались короткими репликами,
половину которых Ангелина не расслышала, поскольку занята была другим. Потому
она только с пятого на десятое поняла, что еще в первые дни войны Меркурий
служил под началом сего капитана Дружинина в том самом селе Воронцове, которое
столь часто связывалось с его бредом о лодке-самолетке, немало там в службе
своей преуспел, а оттого капитан рад-радешенек этой встрече и имеет на Меркурия
некие виды. О сем речь велась, впрочем, очень и очень туманно, Ангелина только
и сообразила, что дело требует великой секретности.
Глава 4
Кого искала смерть?
В общем-то, ничего особенного в хождениях капитана Дружинина
по госпиталю не было: просто-напросто в Нижний днями прибывал какой-то важный
груз военного назначения, вверенный попечению капитана и требующий охраны. А
поскольку людей, годных к службе, после отбытия на фронт нижегородского
ополчения в городе сыскать было трудно, капитан и набирал команду среди
выздоравливающих. Он и прежде знал служебные качества солдата Меркурия
Муромцева – понятно, что и доверял ему более, чем прочим.
Теперь за Меркурием что ни день прибывала закрытая повозка –
черная и весьма приметная своими малыми размерами и удобством. Принадлежала она
военному ведомству, а потому всегда была запряжена сытыми бойкими лошадьми –
правда, рыжей масти, столь нелюбимой князем Алексеем. Ангелина слышала от него
с раннего детства: «Продай лошадь вороную, заботься о белой, сам езди на
гнедой... но никогда не покупай и не запрягай рыжую лошадь!» Впрочем, и рыжие
лошади послушно шли в упряжке, подчиняясь армейскому кучеру Зосиме с диковинным
отчеством – Усфазанович, коего все называли просто Усатычем, для удобства
произношения и по правде жизни, ибо он взрастил и взлелеял на своем маленьком
худеньком личике такие усищи, что они составляли главную примету его тщедушного
облика. Усатыч исправно отвозил Меркурия на окраину города, к Арзамасской
заставе, где, обнесенный высоким забором, спешно строился огромный сарай, а в
нем сооружались какие-то загадочные приспособления, за чем надзирал капитан
Дружинин и в его отсутствие – Меркурий.
Ни к плотницкому, ни к строительному ремеслу Ангелинин
подопечный не имел отношения. По простоте душевной она так прямо и спросила:
неужто не сыскалось в Нижнем Новгороде более сведущего в сем деле человека, чем
едва живой после раны солдат?! И была немало удивлена, когда всегда откровенный
Меркурий вдруг начал что-то невнятное плести: мол, капитан верит только тем,
кого знает по службе, – и при этом он отводил глаза, краснел... словом, вел
себя так глупо, что Ангелина невольно задумалась над сутью происходящего.
Любопытство Ангелины разгорелось, однако не пытать же ей
Меркурия! У чужих людей спрашивать не хотелось: мало ли какие секреты у
капитана Дружинина, время все-таки военное. Тащиться просто так к Арзамасской
заставе было неохота. Она дожидалась удобного случая – и дождалась!
Как-то раз вышла на крылечко после ночного дежурства, глядь
– поздний август затянул небо серою завесою дождя, а измайловской кареты на
месте нет. Ангелина, и пешком до дому пробежавши, ног бы не сбила и под
дождиком не растаяла, однако, увидев знакомые усы и рыжих лошадей, она тут же
прикинулась такой беспомощной и растерянной и так жалобно запричитала, что ей
всенепременно нужно навестить болящую Зиновию Василькову, а как же быть, ежели
нет ее кареты?! И Меркурию, который как раз в это время собирался ехать по
обычному маршруту, ничего не оставалось, как подвезти Ангелину. Им было по
пути: Зиновия Василькова жила в самом конце Покровской улицы, а это было совсем
недалеко от Арзамасской заставы! Правда, еще предстояло уговорить Меркурия довезти
ее до пресловутого строительства... Ну ничего, она придумает какой-нибудь
предлог, как-то исхитрится!
Однако ломать голову над предлогом ей не пришлось. Чуть
только съехала черная карета с госпитального двора и запрыгала по ухабистому
переулку, как вдруг что-то резко треснуло сзади, карета накренилась и начала
медленно, но неостановимо заваливаться набок.
– Что?.. – воскликнул Меркурий, но больше ничего не успел
сказать.
С козел донеслись вопли Усатыча, испуганно ржали, бились
кони, еще больше раскачивая карету. Меркурий попытался поддержать Ангелину, но
тут опять что-то затрещало – и карета кубарем покатилась в обрыв.
* * *
Ангелина ни на миг не теряла сознания: все мысли и чувства
словно бы съежились в ней, как съежилась и она сама, даже не пытаясь защитить
себя от толчков и ударов, а просто подчинившись каждому броску обезумевшей
кареты. А когда та замерла на дне оврага, замерла вместе с нею, недоверчиво
прислушиваясь к окружающему – неужто все кончилось?!
У Ангелины кружилась голова, но даже страха не было, а
только изумление: надо же, вокруг нее хаос, небо с землей поменялись местами,
сиденья кареты оказались над головой, днище разошлось, и оттуда торчит зеленая
листва, а внизу кто-то стонет. Понадобилось время, чтобы она поняла: это стонет
Меркурий – и осознала весь ужас случившегося, но следом и порадовалась: если
стонет – значит, жив!
В карете было темно, Ангелина ощупью стала искать Меркурия,
но тут до нее долетел чей-то быстрый шепот:
– Le cocher est mort!
[16]
Говорили по-французски, и это поначалу так ошеломило
Ангелину, что она даже не сразу осознала смысл фразы: кучер мертв... но кучер –
это ведь Усатыч?!
Она в отчаянии заколотила кулаками в стенку кареты, и ей
откликнулся тихий напряженный голос, почему-то показавшийся Ангелине знакомым: