Семейная педагогика. Воспитание ребенка в любви, свободе и творчестве - читать онлайн книгу. Автор: Юрий Азаров cтр.№ 21

Свобода, в частности личностная, духовная, с точки зрения материалиста марксистского пошиба, – явление иррациональное, чувственное, непостижимое. Сразу же отметим, что в нашей безличностной и схоластической педагогике напрочь отсутствуют такие понятия, как вера, духовная свобода, цельный дух.

Говоря о вере, Бердяев замечает: «Те, которые верят в миссию России, а в нее можно только верить, те знают, что существует своеобразный дух России, который ищет истины, живой и конкретной».

Наша педагогика тогда обретет силу, когда опрокинет логического идола, а ее высший разум состоит в принятии духовной свободы тех, кто поставлен в необходимость творить воспитание. Рассудочным, дидактическим умом схоласта этого не понять. И аршином не измерить живую педагогическую ткань, ибо свободное движение веры предопределяет суть развития и взрослых, и детей. Истинная педагогика основывается на вере.

Истинная педагогика основывается на вере.

Любопытно: мы, отрицая свободу личности, поклонялись вере в догматы, в утопические структуры, причем требуя ото всех – учащихся, педагогов, граждан, общества – веры абсолютной в социализм, коллективизм, коммунизм. В наши педагогические головы вбивали железобетонные материалистические догмы: бытие определяет сознание, деятельность формирует личность, мышление – основа развития, коллективизм – высшая ценность. Мы долдонили друг другу, что диалектика есть высший метод познания, что научный марксизм – вершина знания, а материализм – единственно верное учение.

За годы материалистического обвала армией дидактов-марксистов было создано дискурсивное образование, в главную задачу которого входило создание такой системы программ, которая смогла бы разрушить веру, свободу, совесть, надежду у молодого поколения, подорвать здоровье детей, сформировать бездумных роботов. Созданные программы, учебники, всяческие пособия (они и по сей день действуют – больше того, в ухудшенном виде!) должны были уничтожить истинное знание (истинное знание основано на вере, на мысли-чувстве, на творческой свободе, на развитой интуиции, на увлеченности!).

Особенностью образования явилась тенденция к предельному усложнению учебного материала, способов его подачи. Обычными стали такие явления: кандидаты физико-математических наук оказывались не в состоянии решать задачи по арифметике третьего класса, а профессиональные филологи – выполнять домашние задания по русскому языку или литературе.

Родители должны были переучиваться, чтобы вместе с детьми проходить программы с первого по шестой класс – дальше уже никто не в состоянии был овладеть школьной наукой. И тут начиналось раздвоение – социальное, педагогическое. Те, кто побогаче, находили репетиторов, которые готовили уроки вместе с учениками. Не всякий репетитор мог угадать, какая блажь придет в голову учителю. Некоторые репетиторы писали с детьми сочинения и получали за это двойки: пойди разберись, чего хочет от ученика какая-нибудь Марья Ивановна, которая решила работать «творчески», то есть по-своему трактовать, скажем, Троцкого или Ленина, братьев Карамазовых или Анну Каренину, чеховскую Душечку или Павла Власова. Пойди угадай, что Анна, по мнению училки, – оргийная сексапилка, а Душечка – истинная хранительница очага, смиренница, а Павел Власов с Ниловной и их создателем – изверги рода человеческого.

Те, кто побогаче да посмышленее, брали в репетиторы ту же Марью Ивановну, которая учила до и после уроков одному и тому же… Другие, понимая, что школьная грамота – блеф и нелепость, просто покупали учителей, завучей, директоров, подводя итоги: «У нас с аттестатом проблем не будет…»

На противоположном берегу оказывались бедное и среднее сословия. Дети современных нищих (инженеры, учителя, врачи, искусствоведы, журналисты, разнорабочие, слесари, токари, пахари), которые были не в состоянии осваивать переусложненные программы, вышвыривались из школ, накапливали в своих душах агрессивный потенциал, мечтая о том времени, когда они подрастут и скажут владельцам недвижимостей на Кипре: «Отдай одну треть, падло, иначе…»

Личность есть существо, преодолевающее препятствия, которые возникают на пути его реализации. Человек преодолевает свою ограниченность в двух направлениях. Первое – это освоение общеобязательной науки, правил, навыков. Второе, опять-таки чего никогда не касались психология и педагогика, – это путь, который лежит в глубине личности, на этом пути происходят экзистенциальные встречи с Богом, с глубинным миром других. На этом пути сталкиваются божественные сущности. Личность вполне реализует себя только на этом пути, ибо здесь самоосуществляется сверхличное…

Я диктую Максиму мысли Бердяева и говорю, что многое здесь мне самому непонятно, потому что глубинные миры человеческих Я всегда содержат тайну. Я заряжаю его мудрой бердяевской энергией.

Человек преодолевает свою ограниченность в двух направлениях. Первое – это освоение общеобязательной науки, правил, навыков. Второе, опять-таки чего никогда не касались психология и педагогика, – это путь, который лежит в глубине личности, на этом пути происходят экзистенциальные встречи с Богом, с глубинным миром других.

Замечаю, что не разделяю, скажем, позицию профессора Занкова о том, что надо учить детей на ТРУДНОМ. Надо учить на ВЫСОКОМ, точнее – на ВОЗВЫШЕННОМ. Я показываю Максиму живопись Рериха, Рублева, Дали, Мусатова. Мы начинаем с радости созерцания.

– Смотри, какие краски! – говорю я и замечаю, что краски его не трогают, не волнуют…

– Я хочу научиться рисовать карандашом…

Яростный антиколлективист, Бердяев не отрицал социализации, соборности, коммюнотарности, сотрудничества. Он подчеркивал двойную природу человека: личностную и социальную. Но и здесь находил тот единственно возможный духовный поворот, без которого коллективность неизбежно обращается в свою противоположность: конформизм, авторитарность, разобщенность. Он писал, что в личности всегда «есть наследие коллективного бессознательного, она есть выход человека из изоляции, она исторична, предполагает общение с другими и общность с другими. Глубокие противоречия и трудности связаны с этой коммюнотарностью».

Мой Максим всякий раз, когда добивался каких-либо успехов, будто одерживал победы не только над собой, но и над другими. Перед ним словно маячили его прежние враги – учителя, родители, сверстники: «Я вам докажу, сволочи!» Этот реваншистский мотив как раз и обращал добрую коллективность в злобную силу отмщения: «Я покажу вам, какими вы были дураками, раз не углядели во мне дарований!»

– Будь щедрее, только таким способом может твой талант окрепнуть, – говорил я ему.

Требовалось немало пояснений о вредном влиянии собственной злобной силы на развитие дарования. Он спрашивал:

– А как же понять моего отца, который говорил: «У тебя нет самолюбия. Злости нет…»? Во мне злости хоть отбавляй…