Богоборцы из НКВД - читать онлайн книгу. Автор: Олег Смыслов cтр.№ 40

Митр. Пётр (Полянский) Крутицкий».

Письмо митрополита Петра (Полянского) Заместителю ПП ОГПУ по Уралу тов. Тучкову Евгению Александровичу от 20 декабря 1932 года:

«Прежде всего примите поздравления со днём 15-летия зоркого стража пролетарской диктатуры, а затем не откажите отнестись снисходительно к нижеследующим строкам. Считая Вас ближайшим вершителем моей участи прошу стать на сторону справедливости оказать содействие для её улучшения. Откровенно говоря, многое Вы не хотите видеть во мне так, как оно есть. Если бы Вы потрудились восстановить в памяти прошлое, то едва ли мы могли бы извлечь оттуда что-нибудь компрометирующее меня. Позволю себе напомнить, что главная причина моего расхождения с Вами заключалась в том, что я не мог выполнить предложенной комбинации относительно Митрополита Сергия и Архиепископа Григория. Первого Вы имели намерение снять с заместительства и перевести в какую-либо Сибирскую епархию, — помнится, называли Красноярскую. На этом настаивала и Александра Азарьевна и даже старалась убедить меня в политиканстве Митрополита Сергия. Но я не считал возможным применить к нему такую чрезвычайную меру. Это было бы произволом, отклонением с пути закона на путь личных столкновений и могло вызвать в церковной жизни замешательство. Если же с учреждением коллегии Митрополит Сергий освобождался от Заместительства, то, судя по обстоятельствам, он был в праве и не принять моего распоряжения как по причине условной формы выражения, так и по причине моей неосведомлённости о физическом положении вещей, что и случилось на самом деле. Мне было неприятно, что пришлось разойтись и в вопросе о включении Архиепископа Григория в проектируемый патриарший синод, о чём речь возбуждалась много раз. Всё дело в том, что он состоял под запрещением в священнослужении и уже никак не мог претендовать на место в синоде, само собой разумеется, что он не попал бы и в состав коллегии (упразднённой), если бы в то время я был осведомлён о его запрещении. Нет сомнения, что в решении моей участи вопрос об Архиепископе Григории являлся самым существенным моментом. Вот собственно и есть то, с чего началась моя сложная и большая трагедия, которая 8-й год раздирает меня, не давая знать в жизни покоя. Во всех других случаях каких-либо особенных недоразумений не возникало. Правда, спустя некоторое время, я изменил своё отношение к коллегии, но это вызывалось условиями её возникновения, о которых я раньше не знал. Так обнаружилось, что Архиепископ Николай Добронравов, вопреки уверению, находится не на свободе, а под арестом, что Архиепископ Дмитрий Беликов, согласно словам т. Казанского и показанной Вами телеграмме, должен был дня через 3–4 прибыть в Москву, но он совсем и не собирался выезжать из Томска и что Архиепископ Григорий, будучи запрещённым, не сдавал своей позиции, а даже наоборот, своевольно присвоил себе председательство, не имея на то никакого права.

Не слышно было и о приезде в Москву Митрополита Арсения Стадницкого, о вызове которого, по Вашему предложению, мною была подписана телеграмма. Коща, таким образом, стало ясно, что при учреждении коллегии я находился, так сказать, впотьмах и что опыт этот мог вызвать не только удивление, но и повлечь к серьёзным недоразумениям, но ничего не оставалось, как только поправить ошибку, т. е. упразднить коллегию, которая несколькими распоряжениями… и была упразднена (из внутренней тюрьмы во вручённом Вам письме о подтверждении Митрополита Сергия в заместительстве, и из Суздаля в письме на имя Митрополита Агафангела, и из Перми в обращении к пастве — об упразднении коллегии и подтверждении запрещения Архиепископа Григория и его сообщников, причём обо всё этом лично сообщил ему в Свердловской тюрьме). Прошу Вас встать на мою точку зрения — и тогда Вы убедитесь, что я прав и поступить иначе не мог. Надеюсь, Вы припомните, что когда был прямо поставлен вопрос о местоблюстительстве в пользу Митрополита Агафангела, то я в сторону не уклонился, я был единомыслящим с Вами. В данном случае не могло быть речи о каких-либо затруднениях и препятствиях, потому что Митрополит Агафангел считался вторым кандидатом на мсстоблюстительство, и из письма Митрополита Сергия мне известно, что он получил полную свободу. Тем не менее успеха к моим внешним обстоятельствам не приложилось. По поводу последнего Вашего предложения осмеливаюсь ещё раз заявить, что бесспорно, я заслуживаю упрёка, как нарушивший моральный принцип. Искренне говорю, что я представляю сплошную рану, всё — боль, всё — страдания. В вашем присутствии я ещё сохранял относительное спокойствие, подбадриваемый надеждой услышать от Вас что-нибудь утешительное. Но после Вашего ухода, меня охватило чувство невыразимого страха и боязни, под напором которых я и вынужден был попятиться назад. Одиночка и обессиливающее влияние переживаемых невзгод ставят в такое положение, что иногда невольно валишь на свою голову. Виноват и каюсь. Наконец, позволю себе сказать несколько слов и по поводу поставленного против меня обвинения по 58/10 ст. Как-то Костин, сопровождал меня в баню, между прочим заметил, что это обвинение не представляет особого значения. Оно и совсем не имеет никакого значения, потому что не опирается ни на один факт. Я легко мог бы доказать это, если бы мне была представлена возможность.

По-видимому, разрушились шансы и на моё искреннее стремление показать на деле, а не на одном только заявлении своё отношение к советской власти. Тут я проявил полное подчинение её представителю, призвавшему меня к раскаянию при совершенно определённой надежде на выход из положения.

Вот всё, что долг и совесть побуждают высказать. Если не закрывать намерено глаза, то казалось бы, нет основания составить отрицательное представление обо мне, а тем более нанести такой жестокий укол, как присуждение после 5 лет в тюрьмах и ссылках, к новым 5 годам заключения при этом не принять в расчёт года предварительного заключения. Из общей сложности (11 лет) 7 лет уже отбыты, остаётся ещё более 3 54. Простите, что пишу Вам так откровенно, — угасая физически, я нуждаюсь в Вашей помощи. Настоящее заключение — не место для дряхлого старика, изнурённого болезнями, а оно продолжается уже 3-й год и разъедает организм, как ржа. Сознание одиночества в опасности перед смертью тяжёлым, холодным камнем ложится на сердце. Убедительно прошу Вас облегчить ношу моих страданий, — и не откажите поддержать моё ходатайство пред Председателем тов. Менжинским об оказании возможной милости.

Заодно уже прошу Вашего разрешения заказать зубы, без которых мне очень трудно обходиться, — цинга лишила последних. Митрополит Пётр (Полянский) Крутицкий».

И, наконец, второе заявление митрополита Петра (Полянского) всё тому же ПП ОПТУ по Уралу тов. Тучкову Евгению Александровичу от 19 марта 1933 года:

«Безмерно тяжёлая обстановка моего заключения побуждает просить Полномочное Представительство войти в моё положение и пощадить меня, как несовершившего ничего противузаконного. Круг моих потребностей ограничен до последних пределов. Мои прогулки большею частью начинаются с 9 часов вечера и позже, в такое неудобное время, когда неизменно впадаю в болезненный кризис, затрудняющий даже одеться, так что нередко приходится отказываться от этих прогулок и целые сутки безвыходно сидеть в камере. При том, слишком учащённые и глубокие дыхания на воздухе небезопасны в отношении горла, поражённого ларингитом. А между тем в свежем воздухе я очень нуждаюсь и мог бы среди дня пользоваться им с меньшим напряжением моих слабых сил. Вследствие невозможности получать продукты, необходимые для моего больного организма, глубоко вкоренилась цынга, угрожающая оставить без ног и лишившая последних зубов, что крайне затрудняет принятие твёрдой пищи. В настоящих условиях едва ли можно избавиться от этой страшной болезни, продолжающейся более 7 месяцев. Боязнь перед опасностью окончательно слечь приводит в ужас. Отсутствие необходимого призора и беспомощность, являющаяся вообще моим уделом, вызывают особую тревогу в моменты припадков, переходящие границы терпения. Ночи провожу почти без сна и трачу их на борьбу с болезнями. Настойчиво заявляют о себе неизвестность положения родственников и нужда в некоторых вещах. (Говоря коротко, непрерывная безрадостность и жгучие муки, разъедающие, как ржа, лишают всякой силы и воли к жизни и так изо дня в день, недели, годы пока, по-видимому, смерть не закроет глаза). Позволю себе заметить, что в общей сложности уже заканчиваю 10-летие (без 3–4 месяцев) своего скитания по тюрьмам и ссылкам. Если моё ходатайство 3 месяца назад пред т. Председателем ОГПУ об оказании мне милости по преклонному возрасту (71 г.) и болезненному состоянию, а также и по случаю величайших побед и событий в нашей стране оставлено без удовлетворения, то прошу Полномочное Представительство заменить мне или походатайствовать замену настоящего заключения на ссылку, приняв в соображение, что уже 2 года 7 месяцев (с 17 августа 1930 г.) томлюсь в строжайшей изоляции, к которой не был присуждён, и что никогда ещё мне пребывание в тюрьме не являлось наиболее мучительным, бьющим по здоровью, постоянно дёргающим и чрезвычайно болезненно нервирующим, как теперь. Такая продолжительная беспросветная жизнь (воплощающая всю совокупность человеческого страдания), смею думать, должна бы послужить основанием для освобождения меня от концлагерной жизни, которая, по состоянию моего здоровья, была бы также трудно переносимой.