Богоборцы из НКВД - читать онлайн книгу. Автор: Олег Смыслов cтр.№ 39

«Побеседовав» с Тучковым, Пётр (Полянский) был частично парализован, а кроме того, болел цингой и астмой. Несмотря на это, 23 июля 1931 года Особым совещанием ОГПУ его приговорили к 5 годам лишения свободы в концлагере, всё же оставив в тюрьме во внутреннем изоляторе.

7

В Русской Истинно-Православной Церкви позицию, занятую Сергием Страгородским, называют постыдной. Там считают, что «в свете открывшихся документов ясно видно, что в главных вопросах бытия Церкви он принял сторону богоборческой власти и сознательно противостал, при поддержке этой власти, старейшим архиереям Русской Православной Церкви: митрополитам Петру (Полянскому), Кириллу (Смирнову), Агафангелу (Преображенскому) и Антонию (Храповицкому). В результате богоборцам с помощью митр. Сергия удалось, сохранив видимость внешней оболочки канонической Церкви, изъять из неё всех истинных исповедников Христовых и заменить их предателями-иудами.

Однако, и предательство Церкви, и сыновняя преданность митр. Сергия не смогли всё же склонить советскую власть к изменению своего главного принципа, — митр. Сергий так и не смог выслужить у неё право на существование Церкви даже в таком виде в коммунистическом будущем (по крайней мере, так продолжалось до 1943 г.). Все манипуляции советской власти, проделанные её с Сергием (Страгородским), были простым тактическим ходом в общем процессе уничтожения религии. С точки зрения этой власти, митр. Сергий был для неё самым удобным иерархом из тех, которых она мота терпеть до поры до времени: он моментально и безропотно выполнял любые сё указания: бессовестно лгал перед всем миром о положении Церкви в СССР, запрещал всех неугодных власти архиереев и священников и, что самое главное, прочно удерживал Российскую Церковь в состоянии раскола».

Безусловно, есть и противоположное мнение…

По свидетельству профессора П. Гендрикса, опубликовавшем статью о Сергии в 1931 году в Голландии, «Сергий живёт теперь где-то высоко в наёмной угрюмой казарме на Воздвиженской улице, в сердце Москвы, на шумном проезжем пути. Он живёт там в бедной комнате, скорее в монастырской келье, чем в комнате, жизнь более суровая, чем монастырская, в бедности, христианском смирении, мучеником за свою Церковь, за свою веру, за свой народ… Нужно самому видеть в Москве страдающую Церковь, понять, что здесь применяется в буквальном смысле древлехристианское, древнеславянское «непротивление злу», и тогда поведение митрополита Сергия будет понятным… О, эта картина как бы из другого мира, видеть Сергия, старца с седой бородой, едущим в своей серой, длинной рясе, с единственным украшением — крестом на груди, на трясущейся извозчичьей кабриолетке — служить Литургию в одной из московских церквей. Я сам был свидетелем, как он, чрез шумные улицы, среди мчащихся трамваев и автобусов, ехал из своей квартиры на Воздвиженке в церковь св. Николы».

«Истинный пастырь, — говорил митрополит Сергий, — постоянно в ежедневном делании своём душу свою полагает за овцы, отрекается от себя, от своих привычек и удобств, от своего самолюбия, готов пожертвовать своей жизнью и даже душой своей ради Церкви Христовой, ради духовного благополучия словесного стада».

По мнению иерея А. Мазырина, заместителя заведующего отделом новейшей истории РПЦ, «понять митрополита Сергия гораздо сложнее. Это масштабная и неоднозначная фигура (я здесь называю его митрополитом, а не Патриархом не для того, чтобы как-то его принизить, а потому что именно митрополитом в 1920–30-е годы он и был). Митрополит Сергий считал, что нужно искать пути выхода из ситуации, которая казалась тупиковой. В близком кругу он говорил: «Моё отношение к советской власти основано на маневрировании». Он считал, что в ситуации, когда власть не скрывает своей конечной цели — уничтожить всякую религию вообще, — надо искать пути организованного отступления, чтобы сохранить хотя бы какую-то жизнеспособную часть Церкви. А ради этой цели можно имитировать даже сотрудничество с безбожной властью. Конечно, многих это ввело в соблазн…

Сложность для исследователя, однако, состоит в том, что митрополиту Сергию приходилось скрывать свою подлинную позицию не только от власти, но порой даже от людей, которые его окружали. Проще всего для историка говорить о его внешних действиях, например, о печально известной декларации 1927 года — вынести ей оценку с позиции сегодняшнего дня несложно. Но понять, что стояло за такого рода действиями митрополита Сергия, гораздо труднее. В каком-то смысле, он самая-самая большая загадка новейшей церковной истории».

А. Мазырин считает, что «если бы митрополит Сергий выбрал путь бескомпромиссный, власть нашла бы другого иерарха, который бы принял её условия. ОГГТУ усиленно искало такого иерарха, вело переговоры сначала с одним, потом с другим, с третьим — в том числе и с митрополитом Кириллом, и с митрополитом Агафангелом. Им всем предлагались эти условия: подчинение внутренней церковной жизни тайному контролю со стороны безбожной власти в обмен на легализацию церковного управления».

8

Говорят, в двадцатые годы многие обращали внимание на то, что волны убийств священников в Соловках всегда почему-то совпадали с неожиданными приездами туда некоего чекиста Тучкова. Добивал он и законного местоблюстителя…Тот, как мог, боролся.

Заявление митрополита Петра (Полянского) полномочному представителю ОГПУ по Уралу тов. Тучкову Евгению Александровичу от 20 ноября 1932 года:

«Согласно объявленному мне постановлению Особого Совещания при Коллегии ОГПУ от 23/VII-1931 г. я должен отбывать своё наказание в концлагере. Между тем вот уже третий год содержусь в предварительном заключении, подвергаясь мучительным лишениям и ограничениям. Так как, во 1-х, причины, вызвавшие столь неожиданную катастрофическую развязку при всей своей уважительности, о чём я неоднократно писал Вам, не приняты во внимание, так как, во 2-х, моё стремление через искреннее и чистосердечное раскаяние в своей идеологической погрешности обеспечить себя доверием со стороны Советского Правительства и тем улучшить своё положение, несмотря на инициативу и обнадёживание т. Костина, по видимому достигли обратной цели — угнетающей отброшенности, среди которой теперь живу, и так как, в 3-х, в течение продолжительного времени не получаются результаты ни относительно моего заявления датированного сентябрём на имя Особого совещания; ни относительно замены концлагерного заключения ссылкой, о чём я имел некоторое основание думать после разговора с тт. Прокурором и начальником УСО, то покорно склоняясь пред обстоятельствами, ставлюсь в необходимость обратиться к Вам с просьбой не отказывать в возможной поспешности к отправке меня по назначению. Позволю себе заметить, что как ни грустно и ни жутко просить о этом и как ни тяжело было в концлагере, всё-таки легче одиночки, окончательно искалечившей меня и приблизившей к могиле. Каждый день, проведённый в тюрьме, усиливает припадки удушья и сердечные боли, здесь трудно даётся и борьба с цынгой. В концлагере, надеюсь, не встретится препятствий для общения с тамошними обитателями, которые не откажутся присматривать за мной, а равно и для сношения с родственниками и друзьями, в участии которых крайне нуждаюсь по делам личного обихода. Там же на Соловках, по всей вероятности, придётся закончить своё бренное существование.