Стена памяти - читать онлайн книгу. Автор: Энтони Дорр cтр.№ 52

За окнами кружит туман. Миссис Сабо встает, отсоединяет себя от аппарата и берет из холодильника бутылку пива «Юозо». Потом идет к входной двери, выходит во двор и, остановившись на самом краю пространства, освещенного лампочкой над крыльцом, наливает себе пива в горсть. Вытягивает руку с пивом и долго держит, так что я уже начинаю думать, что у нее окончательно съехала крыша, но тут из тумана выходит белая лошадь и пьет пиво прямо у нее из горсти, а потом миссис Сабо прижимается лбом к длинной лошадиной морде, и они стоят там вдвоем долго-долго.

Той ночью мне приснилось, что у меня выпадают коренные зубы. Весь рот полон выпавших зубов. Не успев открыть глаза, я уже знаю, что миссис Сабо умерла. Весь день к ним в дом идет народ. Ее сын три дня не закрывает в доме окна и двери, чтобы ее душа могла выйти. Вечером я иду к ней в дом и сижу с ним; он курит сигареты, а я смотрю по телевизору кулинарные передачи.

Ты как, в порядке? – спрашивает он по-литовски два вечера спустя.

Я пожимаю плечами. Боюсь, что, если открою рот, выйдет какая-нибудь гадость. Больше он со мной не заговаривает.

На следующий день дедушка забирает меня из школы, отвозит домой, долго и странно на меня смотрит, после чего объявляет, что хочет сходить со мной на рыбалку.

Правда? – переспрашиваю я.

Правда, подтверждает он. Следом за мной он идет через поле, разрешает мне насадить наживку на его крючок. Три вечера подряд мы рыбачим вместе. Он рассказывает мне о том, что химический завод, на котором работала миссис Сабо, производил когда-то цемент, удобрения и серную кислоту, так что при Советах бывали дни, когда вода в реке вдруг становилась желтой, как горчица. При Советах здесь все фермы были коллективные, много семей работало на громадных полях, поэтому дома здесь собраны в поселки, а не рассредоточены каждый на своей земле, как фермерские дома в Канзасе.

На четвертый день я пробую ловить на тушку курицы, и вдруг леска натягивается. Считаю до трех и пытаюсь дернуть удилищем вверх. Ничего не выходит. Ощущение такое, будто крючок зацеплен прямо за дно реки и я пытаюсь выдрать из реки наружу все ее каменное ложе, весь скальный фундамент Литвы.

Дедушка З смотрит на мою леску, потом переводит взгляд на меня.

Зацеп? – спрашивает он. А у меня такое чувство, будто руки сейчас оторвутся.

Течение медленно сносит лодку вниз, и вскоре леска натягивается так туго, что, вибрируя, начинает стряхивать с себя капли. Время от времени леска понемногу сматывается с катушки. Больше, в общем-то, ничего не происходит. Но такое впечатление, что, если я отпущу удилище, оно стрелой полетит по реке вверх.

Что-то тащит меня против течения, а лодка противится, течение тянет ее вниз, но нет, ни в какую, и мы стоим так довольно долго, как равные соперники в перетягивании каната; моя тоненькая леска держит в неподвижности всю лодку, нагруженную и мной, и Бедолагой, и дедушкой З, словно мой крючок вцепился в какую-то невозможно огромную затычку печали, крепко вбитую в дно реки.

Тащи, шепотом приказываю я себе. Потом дай слабину и сматывай. Как это делала миссис Сабо. Тащи, потом сматывай, тащи, потом сматывай.

Пытаюсь. Рук будто нет вообще. Лодка качается. Бедолага пыхтит. Порыв какого-то яркого серебряного ветра проносится по реке. Обдает запахом мокрых сосен. Я закрываю глаза. Думаю при этом почему-то о новой семье, которая въезжает в наш дом, – какая-то новая мама будет развешивать свои платья в маминой кладовке, какой-то новый папа будет громко звать ее из кабинета, какой-то подросток-сын облепит своими картинками мои стены. Думаю о том, что, по словам дедушки З, небо голубое, потому что пыльное… а осьминоги могут откручивать винтовые крышки банок… а у морской звезды глаза на кончиках лучей. А еще я думаю: не важно, что будет дальше, не важно, как гадостно и мрачно такое дело еще может обернуться, но душа миссис Сабо обязательно должна это хотя бы почувствовать.

Тут дедушка З говорит: нет, это не зацеп! И даже повторяет это дважды. Я открываю глаза. Оттуда, с того, другого конца моей лески поднимаются пузыри. А у меня уже поясница чуть не отламывается. Но постепенно, мало-помалу я начинаю чувствовать себя увереннее. Лодка качается, но я протаскиваю ее еще на метр вперед. С натугой поворачиваю удилище вершинкой вверх и сматываю пару витков лески.

Тащи, потом крути. Тащи, потом крути. Лодку разворачивает боком, но и боком я протаскиваю ее еще на метр. У дедушки З глаза сейчас, кажется, вылезут из орбит.

Это не рыба. Я понимаю, что это не рыба. Это память о ней, просто громадный ком воспоминаний, и этот ком надо поднять со дна реки Нямунас. Я творю молитву, которой научил меня папа, – про то, что Бог везде: в свете и воде, в деревьях и камнях, а также про то, что милость Его беспредельна и все время обновляется. Я быстро-быстро проговариваю молитву себе под нос, шепчу ее сквозь сжатые зубы, потом кручу катушку, опять кручу катушку, – Бог в свете солнца, Бог в текучести воды, Бог в твердости камня… – при этом слышу царапанье: это Бедолага скребет борта лодки своими коготками, я даже вижу, как бьется сердце у него в груди – сжимается и разжимается этакий маленький, полный надежд кулачок, – и одновременно чувствую, как река тянет и отпускает лодку, а ее притоки, словно пальцы с ногтями, цепляются за страну, так что вся Литва изливается в эту единую артерию, в эти пять сотен миль {105} плавно скользящей воды, пополняющей Балтику, которая, по словам дедушки З, есть самое холодное море в Европе, а еще мне ни с того ни с сего вдруг подумалось (вам, может быть, это покажется тривиальным, но мне почему-то никогда не приходило в голову), что реки ведь никогда не останавливаются! Где бы ты ни была, что бы ни делала – спала, печалилась, умирала, даже вовсе о них ничего не помнила, – но реки все это время текут и текут.

Дедушка З вдруг разражается криками. На поверхности метрах в семи от лодки что-то появляется. Выплывает не торопясь, как подводная лодка, словно во сне: что-то ошеломительно огромное, размером с хороший стол. И все-таки это рыба.

Под ее заостренным рылом я вижу четыре уса, они извиваются словно змеи. Вижу туманно-белый живот. Вижу большой крючок, застрявший в челюсти. Рыба движется медленно, мотая головой туда и сюда, как лошадь, отмахивающаяся от осы.

Это осетр! И он огромен. В длину, наверное, метра три.

Эршкетас, говорит дедушка З.

Не могу больше держать, жалуюсь я.

Еще как можешь, говорит дедушка З. Можешь!

Тяни, потом крути. Вдыхаю свет, а выдыхаю всякие цвета. Осетр подплывает к нам брюхом вверх. Его рот открывается и закрывается, открывается и закрывается. Спина вся в шишковатой броне. На вид ему пятьдесят тысяч лет.

Не меньше минуты рыба плавает рядом с лодкой, как мягкая белая железнодорожная шпала, лодка чуть-чуть покачивается, но нет в ней ни миссис Сабо, ни мамы или папы, ни рулетки, ни безмена, ни фотоаппарата, у меня нестерпимо болят руки, Бедолага лает, а дедушка З смотрит на все это с таким видом, будто ему открылось окно в облаках и он своими глазами наблюдает Вознесение Господне. Осетр открывает и закрывает жабры. Его плоть под жаберными крышками удивительного, невозможно-красного цвета.