Елы-палы... Он как-то пропустил это мимо ушей,
но Анька вроде бы обмолвилась, что писательница стащила в агентстве зайчика! Но
вот он, заяц! Костя нашел его в подъезде. Значит, что? Значит, сбежавшая
писательница живет в их доме?
Нет, этот вариант отпадает. Костя тут знает
всех и каждого – ровно столько лет, сколько проживает на белом свете. И никакая
писательница здесь точно не обитает!
Правда, соседка Люська поселилась всего год
назад, но если она писательница, то Костя – президент США.
Второй вариант: эта самая Алена Дмитриева,
укравшая и потерявшая зайца, была сегодня здесь у кого-то в гостях.
Была... или остается до сих пор? Все, что
случилось в агентстве, случилось часа три-четыре назад, не больше. Значит,
спрыгнув с балкона, она прямиком ринулась сюда. В этом подъезде у нее живет
друг или подруга – настолько близкие, что она чувствует у них себя надежней,
чем дома.
Заяц валялся около соседней двери. Не
исключено, писательница приходила к соседке. В соседках у Кости с матерью
Люська-развалюха. Такая у этой пьянчужки кликуха. Иногда ее просто называют –
Развалюха, даже без имени.
Есть такая пословица: скажи мне, кто твой
друг, и я скажу тебе, кто ты. Если писательница такая же пьянь да рвань, как ее
подружайка, то беспокоиться не о чем: с этими полубомжихами управиться очень
просто. С другой стороны, Анька сказала, что гостья, которая навела столько
шороху в агентстве, «дама крутая», то есть прикинута как надо и при деньгах.
Вряд ли такая будет водиться с Люськой, которая небось забыла, когда мылась, а
уж в квартире у нее – сущее Федорино горе.
Но мало ли что бывает на свете: снимает же у
Люськи комнату какой-то мент, почему бы не дружиться с ней писательнице? Может,
эта дамочка задумала писать роман о бомжарах, вот и набирается впечатлений? Да
уж, можно себе представить, чего она там наберется! Ну это сугубо ее проблемы.
Косте куда интереснее знать, она все еще у Люськи или давно оборвалась? Вроде
бы когда он проходил мимо дома, все окна были темные. С другой стороны, эта
отъехавшая машина... Может, писательница удалилась на ней?
Не исключено...
Ладно, нет смысла ломать голову или рваться к
соседке среди ночи: Люська когда спит с бодуна, ее хоть по башке бей топором –
не добудишься. Да и неохота сейчас выяснять отношения. К тому же ситуация не
кажется ему такой уж безумно пугающей, как Аньке.
Гораздо больше Костю сейчас интересовало
другое: как к писательнице вообще попала информация о месте его работы?
Мать спрашивать бесполезно: ни за что не
скажет.
Костя задумчиво огляделся, и вдруг взгляд его
упал на телефон. Аппарат в его комнате был с определителем номера...
Повинуясь все тому же шепотку интуиции,
подошел, нажал нужные клавиши, вызвал на дисплей набиравшиеся вчера номера. В
основном они были знакомы – мать звонила своей старой тетке, на работу, в
парикмахерскую, в домоуправление... А это что за телефон? 19-50-00?
Незнакомый номер. Чей, интересно?
Не поленился снова включить мобильник, чтобы
не беспокоить мать треньканьем, набрал эти самые 19-50-00 – и только потом
спохватился. Сколько времени на часах. Ох, сейчас разбудит кого-то... ох,
услышит о себе немало теплых слов... Не бросить ли трубку, пока не поздно?
Гудки, гудки... характерный щелчок,
означающий, что включился автоответчик.
– Вы позвонили по телефону
доверия, – послышался вкрадчивый мужской голос. – Наша служба
психологической поддержки начинает свою работу в семь утра. Перезвоните нам в
это время или оставьте свой номер телефона после гудка – и мы обязательно свяжемся
с вами, чтобы помочь решить вашу проблему. Всего доброго!
Костя в полном шоке уставился на собственный
мобильник, на дисплее которого продолжал светиться этот номер: 19-50-00.
Телефон доверия! Теперь интуиция не шептала, а
просто криком кричала! Именно в этом все дело! Мать прознала-таки, где он
работает. Переживала так, что не смогла это в себе удержать. Рассказала про
сына кому-то на телефоне доверия, а оттуда информация попала к Алене
Дмитриевой. К этой пи-са-тель-ни-це...
Ему приходилось слышать историю про тростник,
который рассказал всему свету, что у царя Мидаса ослиные уши. Небось тот
цирюльник, который шепнул о позорной тайне царя в песчаную ямку, тоже был
уверен, что об этом никто и никогда не узнает. Для него это тоже был
своеобразный телефон доверия...
Нет, правду говорят: «Сказка ложь, да в ней
намек!»
И еще какой намек!
***
– Ультра-а-а-а!
Алена широко распахнула глаза. За стенкой
раздавались крики пьяных баб.
Так... недавно была только одна «голая русалка
алкоголя», теперь их собрался целый шалман.
– Ультра-а! Клуб для тех, кто знает
успех! – врезался в хор гнусный голос какого-то педика, и опять
заскрежетала музыка.
Алена вздохнула. Да это же реклама по радио.
За окном по-прежнему темно, ночь на дворе, что же Люська и Леха не сделают
радио тише? Небось сами спят мертвым сном, а тут мучайся, внимай воплям!
С другой стороны, это хоть чуть-чуть
отвлекает...
– Ультра-а-а!
«Ультра» – ночной клуб на Рождественской. Алена
там как-то раз была, еще в пору своих занятий танцами у обворожительного
Казановы, который, кроме обучения восторженных дамочек, промышлял выступлениями
в таких заведениях. И означенные дамочки собирались в эти клубы полюбоваться на
предмет своих вздохов...
Впечатление от «Ультры» осталось самое жуткое,
но Алена допускала, что бывают и более кошмарные местечки, например, клуб «Гей,
славяне», где собирались всякие ошибки природы. То есть она раньше так думала –
что бывает хуже, а сейчас определенно знала, что это слово – «ультра» и клуб с
таким названием будут всегда вызывать у нее в сознании неподвижность,
беспомощность, бессильную ярость, подавляющий страх, боль в затекшем теле,
остановившееся, затаившееся, превратившееся в лютого врага время...
Будут вызывать в памяти? Сомнительно. Ведь для
того, чтобы вызывать что-то в памяти, надо как минимум сначала забыть, что с
тобой происходило. А разве забудешь, как была неподвижным обрубком, который уже
не чувствует своих затекших конечностей и даже боится плакать, потому что
невозможно вытереть глаза, а главное, можно запросто задохнуться: ведь она
лежит на спине, головы не повернуть, рук не поднять, чтобы высморкаться...
Господи, до чего ее довели, что даже не
прибегнуть к последнему женскому средству облегчения души – слезам!
Разве это забудешь?! Разве простишь?!
Мне бы, мне бы, мне бы, мне в небо,
Тут я был, а там я не был! —