– Слушай, лейтенант, что-то они маракуют, - холодком
задышал Уханов в ухо Кузнецова. - Понять не могу. Что будем делать?.. У меня
полный диск, целехонький. Автомат работает, как часики. - И в полутьме глаза
Уханова ртутно скользнули по лицу Кузнецова. - Подпустим малость - и срежем к
ядреной матери всех! Их вроде человек десять.
– Не стрелять! - Кузнецов предупреждающе отвел руку
Уханова с автоматом. - Подожди! Смотри, что они делают… Или санитары, или
похоронная команда. Кажется, своих собирают…
Снова слабенько посигналил в степи перед балкой загороженный
чем-то огонек, приглушенно заработал мотор, и прямоугольная тень машины,
поскрипывая гусеницами, поползла по вершине бугра влево, остановилась; неясные
фигуры замаячили впереди бесшумно, цепочкой понесли что-то к машине, стали
грузить в нее.
Облокотясь на гусеницу, Уханов смотрел в степь и
одновременно дыханием согревал ладони.
– Похоже, фрицевские помощники смерти. Своих собирают,
- уже без сомнения проговорил он и спросил: - Ну и что будем делать, лейтенант?
Кузнецов, хмурясь, прислушивался: ни мотора, ни голосов не
стало слышно. До машины и немцев было метров триста.
– Нет, не стрелять, - не очень убежденно повторил
Кузнецов и добавил: - Санитары или похоронщики - не танки. Пусть собирают. - Он
помолчал, раздумывая. - Черт с ними! Не будем начинать бой раньше времени.
Пошли к орудию.
– Напрасно! Не подозревают фрицы, что мы с тобой тут.
Две очереди - и конец! Позиция у нас прекрасная. Как, а? Лупанем? - сказал
Уханов и сощурился. - Чтоб не ползали…
– А я сказал, не будем открывать огонь по похоронщикам,
ясно? Ухлопаешь двух - и что, бой выиграешь, что ли? Нам и без того патронов не
хватит. Думаешь, все кончилось? Посмотри туда. Вон туда, в станицу. И еще за
спину!
– Ну, не агитируй, лейтенант…
Выдернув рукавицы из-за пазухи, Уханов даже не глянул туда,
куда указал Кузнецов, - ни в сторону полусожженной южнобережной части станицы
впереди и справа, ни в сторону северного берега, тоже занятого немцами, - надел
рукавицы, примирительно сказал:
– Ладно, принято. Трофеи видел, нет? - Он похлопал по
широкому ремню с двумя парабеллумами, опоясавшему ватник, подхватил круглый
чемоданчик с земли. - В разбитом транспортере взял. Раскрыл - копченой колбасой
пахнет. Совсем не помешает. А это тебе, лейтенант… за храбрость. Держи подарок
от командира орудия.
Уханов расстегнул ремень, сдергивая с него массивную
глянцевитую кобуру с парабеллумом, но Кузнецов остановил его:
– Отдашь кому-нибудь в расчете. У меня есть. Трофеи,
знаешь, тыловым писарям дарят. Ну, пошли. Уханов усмехнулся:
– Ей-Богу, до сегодня считал: мимоза ты, интеллигентик…
Даже иногда краснеешь, похоже. А ты, брат, коленкор рвешь! Откуда такие
дровишки? Десять кончил? И все?
– Повторяешься, Уханов. Надоело. Биографию рассказать?
– А ты ответь: десять кончил? Или из института? В
училище в разных батареях были, издали тебя видел.
– Десять кончил. Но и ты, кажется…
– Не-ет, лейтенант, семь классов, остальные - коридор.
Похоже, года на три я старше.
– То есть?
– Ушел из школы. Начитался Ната Пинкертона и Шерлока
Холмса - и повезло, работал в уголовном розыске в Ленинграде. Родной дядя
помог, он там тоже работал. В общем, веселая была жизнь. Вот этот зуб мне в
одной малине при налете выбили.
– Вижу, веселая жизнь.
– Не удивляйся. Редкая профессия. Имел дело с блатниками,
ворами и прочей швалью. Для тебя это темный лес. Ходил по острию ножа, но
нравилось. Ты эту жизнь не знаешь.
– Не знаю. Что у тебя стряслось в училище? Почему не
присвоили звания?
Уханов засмеялся.
– Хочешь - верь, хочешь - не верь, перед выпуском ушел
в самоволку, а возвращался - и наткнулся на командира дивизиона. Нос к носу
Знакомо окно в первом гальюне возле проходной? Только влез в форточку, а майор
передо мной, как лист перед травой, орлом на толчке сидит…
– Угораздило тебя уйти в самоволку перед выпуском!
– Это уж детский вопрос, лейтенант. Было дело -
кончено. Но уразумел, в чем комедия? Всунулся я в окно и, вместо того чтобы
сразу деру дать, смеху сдержать не смог при виде майора в таком откровенном положении.
Вылупил он на меня глаза, а я стою перед ним дурак дураком, и смех разрывает,
ничего не могу с собой поделать. Стою на подоконнике - и ржу идиотом. Потом,
конечно, крик и гром, поднял из горизонтального состояния Дроздовского,
образцового во всех смыслах помкомвзвода, - и шагом марш на гауптвахту. Веришь,
нет?
– Нет.
– Ну, это - дело хозяйское, - сказал Уханов, и передний
стальной зуб его померцал открытой улыбкой.
На северном берегу, где постепенно угасало, бледнело зарево,
прогремело подряд несколько выстрелов, следом зашлась немецкая автоматная
очередь - и все смолкло. В ответ с южного берега ни звука.
– Откуда еще стрельба? - насторожился Кузнецов и,
помолчав, спросил: - Скажи, что ты думаешь о Дроздовском? Действительно, был
образцовым помкомвзвода…
– Выправка у него, лейтенант, как у Бога.
Исполнительный и умный мальчик. А почему спросил? Что у тебя с ним?
Сильный ветер причесывал, трепал около ног сухие, жесткие
стебли травы, дул в спину из степи от холмов, где работала похоронная команда.
Кузнецов, замерзая, хмуро поднял воротник.
– Знаешь, как погиб Сергуненков? Глупо! Идиотски!
Думать об этом не могу! Забыть не могу!
– А именно?
– Дроздовский прибежал к орудию, когда уже самоходка
разбила накатник, и приказал ему гранатой уничтожить самоходку Понимаешь,
гранатой! А метров сто пятьдесят по открытой местности ползти надо было. Ну, и
пулеметом, как мишень, скосило…
– Яс-сно! Гранатами воевать вздумал, мальчик! Хотел бы
я знать, что могла сделать эта пукалка. Гусеницу чуть ущипнуть! Стой, лейтенант,
прихватим снаряды…
Они задержались на бывшей огневой Чубарикова, и здесь опять
густо и внятно дохнуло на них горелым металлом и повеяло тоской, гибелью,
смертным одиночеством от однообразно-унылого дребезжания на ветру искореженного
орудийного щита под вздыбленной лапой гусеницы, от неподвижной громады танка,
от одинокой лопаты, воткнутой в бугор там, где в нише похоронен был подносчик
снарядов, которого они так и не опознали по лицу Снежная крупа намела здесь
белые островки, но еще не прикрыла черную наготу земли, разверстую зияющими
провалами. Из-за поднятого воротника Кузнецов смотрел на скольжение поземки по
раздавленной станине, увидел неправдоподобно четкие свежие следы, оставленные
валенками Уханова вокруг этой ниши, в тех местах, где нанесло уже снег, и
поразился равнодушной, беспощадной белизне.