"Это - бред. Что-то случилось со мной, - подумал
удивленно Кузнецов. - Я вроде жалею, что кончился бой. Если я уже не думаю, что
меня могут убить, вероятно, меня действительно убьют! Сегодня или
завтра…".
И он усмехнулся, еще не в силах справиться с этим новым
чувством.
– Лейтенант… А лейтенант! Жить будем, лейтенант, или
окоченевать, как цуцики? Жрать хочется, - как из пушки! Умираю от голода. Что
затихли, заснули все? Ты чего умолк, лейтенант?
Это окликнул старший сержант Уханов. Он сорвал, сдернул с
шеи ненужный бинокль, кинул его на бруствер и, запахивая ватник, поднялся,
косолапо переваливаясь, постучал валенком о валенок. Потом бесцеремонно пнул
ногой в валенок Нечаева, который по-прежнему заходился с судорогах зевоты, сидя
у прицела, уткнув лоб в согнутую на казеннике руку.
– Чего раззевался, морячок? Кончай бесполезное занятие!
Но Нечаев не оторвал лба от руки, не ответил, не перестал
зевать: он пребывал в глубоком забытьи, в ушах его настойчиво гудели двигатели
танков, кровавознойные вылеты пламени, опаляя зрачок, достигали из темноты
перекрестия прицела, плохо видимого сквозь пот на веках, и при каждом выстреле,
вызывая на себя смерть, руки его торопились, охватывая, лаская, ненавидя
маховики наводки. За много часов, проведенных возле прицела, он наглотался
пороховых газов - и теперь ему не хватало воздуха.
– Рассказать бы ему сейчас, хрену дальневосточному, про
баб что-нибудь, сразу бы во все стороны усики растараканил, - беззлобно
выговорил Уханов и сильнее пнул его в валенок. - Чуешь меня, Нечаев, нет?
Подъем. Бабы вокруг табунами ходят!
– Не тронь его, Уханов, - проговорил Кузнецов устало. -
Пусть. Никого не тронь. Побудь здесь. - И он машинально передвинул на боку
кобуру с пистолетом. - Я сейчас. Пройду по батарее. Если там немцы не ползают.
Хочу посмотреть.
Уханов похлопал рукавицами, подергал вислыми плечами.
– Хочешь посмотреть, что осталось? Ноль целых ноль
десятых. Мы дырка. А вокруг бублик. Из немецких танков. Мы здесь, а они вон
где? Справа и слева прорвались. Дела, лейтенант: немцы под Сталинградом в
окружении, нас тут в колечко зажали. Веселый денек был, как? Говорят, что ада
нет. Брешут! А в общем, лейтенант, нам крупно повезло! - сказал Уханов, вроде
бы веселея от этого везения. - Молиться надо.
– Кому молиться? - Кузнецов устало оглядел застывшие за
разными концами станин фигуры Нечаева и Чибисова, добавил: - Если танки двинут
ночью, передавят нас тут без снарядов за пять минут. А отходить куда? Молись
судьбе, чтобы не двинули…
– Именно, - хохотнул Уханов и спросил быстро: - Что
предлагаешь, лейтенант?
– Пойду посмотрю те орудия. Потом решим.
– Решим? Со мной решать будешь? А где Дроздовский? Где
комбатик наш? Где связь с энпэ?
– С тобой будем решать. С кем же еще! - подтвердил
Кузнецов. - Что смотришь? Не ясно?
– Пошли к орудиям. - Уханов перекинул через плечо
ремень автомата. - Побачимо. Хоть и ясно: смотри не смотри - колечко. Только
вот это туманно. Впереди метров на семьсот до станицы, похоже, немцев нет.
– Заняли станицу, что им в голой степи делать? И что
для танков семьсот метров! Наверно, думают, никого тут не осталось. Тем более
на тот берег вышли.
– А ты все же странный парень, лейтенант, но ничего. С
тобой воевать терпимо.
– Приятно слушать. Еще что-нибудь скажи! Еще комплимент
- и растаю…
– Ладно. Принято. Кстати, что с нашей девкой? Где она?
Жива?
– Да. В землянке с ранеными. Таскала раненых от твоего
же орудия. Не заметил?
– Кроме танков, ничего не видел. И ничего не соображал…
А когда отошли от огневых позиций и зашагали по ходу
сообщения, полновесная до глухоты тишина плотно стиснула их в узком проходе,
тяжелая, давящая на голову, грозовая тишина. Кузнецов первый остановился,
показалось, как в воде, заложило барабанные перепонки, потряс головой -
противный звон плыл в ушах. Мгновенно сзади остановился и Уханов. Шорох одежды,
звук шагов окончательно стихли. Потом, подчеркивая это тяжкое, неправдоподобное
безмолвие, одиноко простучала, осеклась за спиной пулеметная очередь. И все
онемело, омертвело в ночи. Только в зудящем звоне ошаривающий тишину голос
Уханова:
– Что почуял, лейтенант? Немецкий пулеметик в тылу?
– В ушах у тебя звенит, Уханов? - Кузнецов нерешительно
снял шапку, уже подумав, что оглох совсем. - Что-нибудь слышишь?
– В башке кузнечики, лейтенант. После стрельбы это…
– Больше ничего?
– Слышу, что там кончилось, на том берегу. Неужто
глубже прорвали?
– Везде затихло.
– Намертво, - сказал Уханов. - Похоже, жиманули наших
до Сталинграда, прорвали фронт, а мы одни тут… Глянь на северо-восток,
лейтенант. Это над Сталинградом горит. Километров тридцать отсюда.
– Подожди!.. Послушай!.. - Кузнецов, подавшись к
брустверу, настороженно вытянулся. - Вроде впереди кто-то кричит… Или это в
ушах?
Ему послышался человеческий вскрик где-то за пехотными
траншеями на холмах, слабо замолкший в тишине краснеющих снегов. С затаенным
дыханием, не надевая шапки, Кузнецов вслушивался сквозь тонкий звон в ушах,
глядел на зарево, вспухавшее в непонятном безмолвии над тем берегом, на слабое
свечение неба на северо-востоке, где был Сталинград, на разбросанные по степи
смрадные костры из железа на протяжении всего этого берега и перед батареей -
огонь, ветер, снежная крошка, смутно-зловещие силуэты сгоревших
бронетранспортеров и танков на холмах.
– Не может быть, чтобы они прорвались к Сталинграду, -
тихо сказал Кузнецов.
Ему, видимо, почудился человеческий вопль. И он передохнул
наконец. Нигде ни выстрела. Ни движения. Ни звука. Как будто вся земля
умерщвлена была до последнего живого дыхания - и, холодея на диких ветрах,
лежала в неживом, пустынном зареве, а они двое и там те, оставшиеся у орудия за
их спиной, измученные, обессиленные - всего четверо, остались в мире посреди
смерти и пустоты. Стало не по себе от этой стылой неподвижности мертвенной
декабрьской ночи, и Кузнецов с кривой улыбкой проговорил:
– Показалось… - И надел шапку. - Ты прав: в ушах
сверчит.
Они опять зашагали по ходу сообщения. Опять звучали шаги,
шуршала одежда - это были признаки жизни.
– Если нам стало мерещиться, лейтенант, - засмеялся
Уханов, - дела наши неважнецкие. Впрочем, может, раненый фриц кричал. Или
кто-нибудь из нашей пехоты…
– Думаю, из боевого охранения мало кто остался. Танки
целый день утюжили. Сходить бы надо туда…
– Учтено, лейтенант. А тебе бы связаться с энпэ. Может,
у Дроздовского какая-нибудь связь с начальством.