Уханов с кряканьем вскинул на спину ящик со снарядами. Молча
пошли к орудию.
Глава 19
Возле орудия послышался испуганный оклик из ровика:
– Стой, кто ходит? Стрелять буду!..
– Жарь, только сразу, - насмешливо отозвался Уханов и
сбросил с плеч снарядный ящик между станинами орудия. - А кричать надо,
Чибисов, следующим образом:
"Стой, кто идет?" И покрепче рявкать, чтоб коленки
замандражировали. А ну-ка, голосни еще разик!
– Не могу я… Не могу, товарищ сержант… стреляют, они
стреляют, - оправдываясь, забормотал из ровика Чибисов жалким, всхлипывающим
голосом. - Прикуривал давеча, зажег, а над головой - свись - и в бруствер.
Ка-ак они пульнули из автомата!..
– Откуда? Где стреляют? - строго спросил Кузнецов, не
видя Чибисова и подходя к ровику.
Одиноко темнело на огневой, словно бы давно брошенное
расчетом, орудие, прикрытое чьей-то хлопающей на ветру плащ-палаткой, груда
стреляных гильз меж раздвинутых станин, снежок в земляных морщинах брустверов -
все показалось одичалым, лиловатым от близкого зарева на том берегу. А этот как
озябший от холода голос Чибисова выборматывал из темноты:
– Пригнулись бы вы, пригнулись… заметил он орудие,
бьет…
Чибисов не вылезал из ровика, был не виден в нем, сливался с
его краями, и Кузнецов проговорил с раздраженной командной интонацией:
– Что вы, как крот, зарылись в землю, Чибисов? В
стереотрубу вас не увидишь! Выйдите сюда. Где Нечаев?
Но было отчего-то стыдно и неловко после своей грубоватой
команды смотреть, как завозился в ровике Чибисов, как выполз он боком на
огневую и ныряюще пригнулся, сев на станину, с предосторожностью озираясь на
противоположный берег; кургузая шинель топорщилась колоколом, выглядывало из
подшлемника треугольное, приготовленное к опасности, небритое личико; карабин
держал будто палку. "Странно, каким образом перенес он этот бой? - подумал
Кузнецов, припомнив Чибисова во время бомбежки, когда упал он, а мыши с писком
прыгали на его спину из нор под бровкой ровика, стесанной осколком. - Что он
тогда говорил? А, да… "Дети, ведь дети у меня".
– Наблюдаю я, товарищ лейтенант. А Нечаев в землянке…
там они… Санинструктор туда пришла, Зоя… Рубин еще, ездовой. Чего-то они
говорят. А тут с того берега стреляют… Кресалом чиркнул, а пуля - свись в бруствер.
Нагнулись бы, не ровен час…
– Откуда стреляют? Из какого именно места? - спросил
Кузнецов.
– С того берега, товарищ лейтенант. Близенько они в
домах сидят, орудие наше видят…
Это несмелое, заискивающее объяснение Чибисова, его
маленькое, в неопрятной щетине личико, оборачиваемое то к нему, то к Уханову,
это его какое-то глупое или мудрое беспокойство, его предупреждение - казались
чуждыми, из другой жизни, и не было прежней жалости к Чибисову.
– Снайперов заметили на том берегу, а перед носом
ничего не видите, - раздраженно сказал Кузнецов. - Наблюдатель называется!
– А? - весь подался на станине, всполошился Чибисов. -
О чем говорите, товарищ лейтенант?
– Наблюдайте повнимательнее за холмами - там немецкая
санитарная машина. Убитых собирают. Не все время в тыл смотрите, но и вперед.
Из-под носа немцы орудие утащат. Поняли?
– Насчет снайперов сейчас проверим, что тебе мерещится,
Чибисов, - сказал Уханов и, подождав, неторопливо и добродушно приказал: -
Примись за бруствер, лейтенант.
Чибисов, ныряй в ровик. В момент, ну! На огонек, говоришь, с
того берега стреляют? Проверим.
С шутливым видом он вынул из кармана зажигалку и, подкидывая
ее на ладони, сделал знак Чибисову; тот, порывисто задышав, сорвался со станин,
засуетившись, как зверек перед норой, втиснулся в ровик, затих в нем. Кузнецов
стоял, едва сообразив, зачем все это нужно было Уханову.
– Пригнись, лейтенант, на всякий случай. - Уханов нажал
на плечо Кузнецова, пригибая его к брустверу, после пригнулся сам, поднял руку,
тотчас чиркнул зажигалкой над головой. И в тот же миг на том берегу треснул
винтовочный выстрел, фосфорически-жестко сверкнул огонек. Свиста пули не было
слышно, но в двух шагах справа посыпались крошки земли с бруствера.
– Оказывается, не мерещилось Чибисову, - сказал
Кузнецов.
– Очень близко сидят, стервы, - ответил Уханов. -
Где-то в первых домах… Ближе некуда.
– Пожалуй, Уханов, к рассвету надо бы засечь их, и два
снаряда - туда, - произнес Кузнецов, выпрямляясь. - Заметили движение у орудия.
Стрелять не дадут.
– Говорил вам я, говорил! - отозвался из ровика
утверждающий несчастье голос Чибисова. - Как в мешке мы. Впереди они, с тылу
они рядом… Отрезали нас, лейтенант!..
– Наблюдать, Чибисов! - приказал Кузнецов. - Только не
дно ровика, поняли? Если что - сигнал, выстрел из карабина, и немедленно в
землянку! Повторите.
– Если что, из карабина стрелять, товарищ лейтенант…
– И не спать! Пошли в землянку, Уханов.
Они стали спускаться по выдолбленным в откосе земляным
ступеням - речной лед внизу гладко багровел, залитый заревом.
Вход в землянку был завешен плащ-палаткой, из-за нее пахнуло
живым дыханием, донеслись неразборчивые голоса, и среди них сразу узнал
Кузнецов голос Зои. И с мгновенным ознобом он вспомнил, как она с зажмуренными
глазами прижалась к нему своим ищущим защиты телом - у нее были тогда грязные
коленки - в те, мнилось, предсмертные секунды, когда их засекла самоходка и
когда он полусознательно, почти инстинктивно прикрывал ее своим телом и готов
был умереть так, защищая ее от осколков. Но и теперь он плохо сознавал, что в
тот миг произошло с ним и особенно с ней. Может быть, это пришло из глубины
веков; может быть, тогда мужчина в силу необоримого инстинкта так жертвенно и
самозабвенно оберегал женщину для продолжения рода на земле.
Помедлив у входа, Кузнецов подумал, какое будет у нее сейчас
лицо, выражение глаз, после того как войдет он с Ухановым, и, сдвинув брови,
отдернул плащ-палатку.
Голоса смолкли. Кто-то кашлянул простуженно.
– Плащ-палатку аккуратней бы… Снайпера лупят! В
землянке было сыро, холодно, из артиллерийской гильзы синевато светило
бензиновое пламя, озаряя мокрые стены. Здесь были трое - Зоя, Рубин и Нечаев;
они, согреваясь, теснились около высокого огня потрескивающей самодельной
лампы, и все повернули головы к входу. Сержант Нечаев, полулежавший возле Зои,
локтем своим касаясь ее колен, - шинель расхристана на груди, так что виден
тельник, - испытующе глянул на нее; вспыхнула под усиками эмалевая улыбка:
– Вот, Зоечка, и лейтенанта дождались!
А сидевший на пустом снарядном ящике ездовой Рубин вдруг заерзал,
с преувеличенной занятостью стал хватать заскорузлыми большими пальцами
брызжущие из гильзы языки огня. Зоя так быстро вскинула голову к Кузнецову, что
блеснули, залучились тревогой зрачки, и тихо, с облегчением улыбнулась. Лицо ее
ничем не напоминало то недавнее, что было подле орудия; оно сильно осунулось,
похудело, в подглазьях обозначились полукруглые тени, губы почернели, казались
искусанными, шершавыми. "Нет, - мелькнуло у Кузнецова, - никто бы не смог
ее поцеловать в эти черные губы. Что у нее с губами? И почему так смотрит на
нее Нечаев?"