— Да, мы блудим, — ответила девушка, — очень много блудим.
— Да вы, милая моя, никак француженка?
— Не очень: канадка.
— А ваша стаканшик? — спросил скрюченный кочевник. — Надо шнель чин-чин.
— Вот зануда! — сказал Сидролен.
— Ну, нет, он славный парень.
— И вы, конечно, направляетесь на туристическую турбазу для туристов?
— Мы ее ищем.
— Вы почти у цели. Надо пройти вверх по реке еще каких-нибудь пятьсот метров.
— А! Финиш? Прибивати? — воскликнул парень, резво вскочив на ноги. — Только пятьсот километр! Алле, шнель!
Он взвалил себе на спину рюкзак, который, судя по внешнему виду, весил не меньше тонны.
— Мы ждем укропную настойку с минералкой, — заметила девушка, не двинувшись с места.
— Уэлл, си!
Он сбросил со спины свою тонну и вновь уселся на пол в непринужденной позе «глотос».
Сидролен улыбнулся девушке и одобрительно заметил:
— Ну и дрессировочка!
— Дрессировочка? Я не понимает.
— Я хочу сказать: слушается с полуслова.
Девушка пожала плечами.
— Вы что, слабы на голову? Он остался, потому что он свободен, а вовсе не потому, что дрессирован. Если бы он был дрессирован, он тут же отправился бы на туристическую турбазу для туристов. Но он остался, потому что он свободен.
— А в этой юной головке кое-что есть, — прошептал Сидролен, с новым интересом вглядываясь в канадку, особенно в светлый пушок на ее ногах и в подметки ботинок. — Ей-богу, кое-что есть!
Тут как раз принесли укропную настойку с минералкой. Все выпили.
— А каким манером вы кочуете? — спросил Сидролен. — На повозке, на велосипеде, на машине, на вертолете? Пешком, верхом, вплавь?
— Стопами, — ответила девушка.
— Автостопами?
— Конечно, автостопами.
— Я-то сам иногда кочую на автотакси. Правда, это менее экономично.
— Мне плевать на деньги.
— Понятно. А как вам моя укропная настойка?
— Неплохая. Но чистая вода лучше.
— Здесь она никогда не бывает чистой. Речная пахнет помойкой, а водопроводная — хлоркой.
— Вы не хотите, чтобы он спел?
— Это еще зачем?
— Чтобы отблагодарить.
— За укропную настойку?
— За гостеприёмство.
— Очень мило с вашей стороны. Спасибо.
Девушка повернулась к своему спутнику и скомандовала:
— Спой!
Парень порылся в своем имуществе и извлек на свет божий крошечное банджо. Попробовав струны и взяв несколько вступительных аккордов, он открыл рот, и они услышали следующие слова:
— «Люблю Пемполь, люблю его утесы, и колоколен звон многоголосый…»
[10]
— Где он это выучил? — спросил Сидролен, когда песенка была спета.
— В Пемполе, конечно, — ответила канадка.
— Ну и глуп же я! — сказал Сидролен, хлопнув себя по лбу, — мог бы и сам сообразить.
Минибанджо вернулось в рюкзак. Парень опять принял вертикальное положение и протянул Сидролену руку.
— Сэнкью, — сказал он, — и орибуар
[11]
!
Затем он обращается к девушке:
— Шнель! Ти идьот или не идьот?
Девушка грациозно встает и в темпе засупонивается.
— Ну и дрессировочка! — заметил Сидролен.
Юный кочевник тут же запротестовал:
— Найн! Найн! Нет трессировотшка: швобода! Либертад! Марширен нах кемпинг бикоуз иметь швобода марширен нах кемпинг!
— Ясно, ясно.
— Прощайте! — сказала девушка, в свою очередь протягивая руку Сидролену. — Еще раз спасибо, мы к вам зайдет как-нибудь, если будет время.
— Милости просим, — ответил Сидролен.
Он посмотрел, как они карабкаются вверх по косогору со всем своим снаряжением.
— Для силачей работка, — прошептал он.
— Они вернутся? — спросила Ламелия.
— Не думаю. Нет, они никогда не вернутся. Да и что они мне? Они едва ушли, а я уже почти забыл о них. А ведь они существуют, они, без сомнения, заслуживают права на существование. Но они никогда больше не вернутся в лабиринты моей памяти. То было мимолетное знакомство. Бывают такие сны, похожие на мимолетное знакомство, — наяву они наверняка прошли бы мимо сознания, и однако, эти сны волнуют, когда припоминаешь их утром, пока тычешься без толку в сомкнутые ставни век. Может, я и сейчас спал?
Ламелия не ответила ни утвердительно, ни отрицательно — по той простой причине, что она не дослушала его монолог до конца.
Сидролен взглянул на часы в кубрике и не без удовольствия констатировал, что встреча с кочевниками пробила весьма несущественную брешь в том отрезке времени, который он отводил своей сиесте, и что эта последняя вполне может быть продолжена еще на несколько минут. Вот почему он разлегся в своем шезлонге, и ему опять удалось заснуть.
II
— Что я вижу! — воскликнул король, сидящий под своим заветным дубом, — уж не препожаловал ли к нам наш горячо любимый герцог д’Ож!
— Он самый, сир, — отвечал герцог, склоняясь долу перед королем, и добавил: — Мое вам нижайшее!
— Счастлив тебя видеть в добром и цветущем здравии, — сказал король. — Как там твоя семейка?
— Моя супруга усопла, сир.
— Надеюсь, это не ты ее укокошил? С тебя ведь станется!
Тут король изволил милостиво улыбнуться собственной шутке, и тотчас окружающая свита прямо-таки зашлась от восхищения.
— Стало быть, с наследником по-прежнему дело швах? — осведомился король.
— Увы! — вздохнул герцог. — У меня только мои тройняшки, и это для меня тяжкий крест, государь, тяжкий крест!
— Кстати, о кресте! — воскликнул король. — Я очень рад твоему приезду. Мы тут снаряжаемся в новый крестовый поход и очень рассчитываем, что ты составишь нам компанию.
— Не очень-то мне это по вкусу, государь.
— Ну-ну-ну! Не спеши с отказом, ты ведь еще не знаешь подробностей. Во-первых, на сей раз мы отправляемся не в Египет (вот тебе на, сэр!). Нынче мы берем курс на Карфаген.
— А это мне совсем уж не по вкусу.