— Видали? — воззвал к Сидролену побледневший прохожий. — Этот сукин сын чуть не задавил меня.
— Но ведь не задавил же, — ответил Сидролен, стараясь быть объективным.
— Как же! Он сделал все, что мог!
— Так вас же предупреждали. Видите, написано: «Опасная зона! Берегись грузовиков!» Когда я ходил в школу, я часто думал, зачем нас учат читать; теперь-то я понял: чтобы спасаться от грузовиков.
— Может быть. Представьте себе, я тоже выучился читать в школе, правда, на другом языке, не на вашем. Так что ж теперь, меня за это давить надо?!
Мимо ехал на мопеде какой-то господин; резко тормознув, он соскочил с седла и, таща свою машину за один рог, подошел к беседующим. Господин был одет в длинную черную сутану и того же цвета сомбреро с отогнутыми вверх полями.
— Ad majorem Dei gloriam!
[14]
— возгласил он, простерев вперед руку.
— Этот господин не понимает по-французски, — сказал Сидролен.
— Sed tu?
[15]
— A я понимаю, но неважно.
— Ладно, ладно.
Он снова уселся на мопед, проехался по тротуару в нарушение дорожных правил и чуть дальше вырулил на шоссе, влившись в поток уаттомобилей.
— Ишь, мироносец, несется что твой миноносец! — заметил прохожий.
Сидролен зевнул.
— Спать хотите? — осведомился прохожий.
— Нет, хочу есть. Обедать пора. Прошу прощения, но я желал бы продолжить свой дотрапезный променад, дабы завершить обычный маршрут.
— Я вас уже информировал о том, что я иностранец, — ответил прохожий несколько раздраженным тоном. — Вы еще не забыли тот грузовик?
— Так вы что, из этих, из кочевников? — вежливо поинтересовался Сидролен.
— Я? Отнюдь! Я живу в гостинице…
— А я вон на той барже…
— И даже в роскошной гостинице…
— Пришвартованной…
— С унитазом в ванной…
— У набережной…
— Где есть Лифт…
— И я мог бы даже иметь телефон…
— И телефон прямо в номере…
— И синий номер с цифрами, как на настоящем доме…
— И автомат для международных звонков. Вы набираете номер…
— Номер двадцать первый…
— Первый этаж, где есть бар…
— И я мог бы удить прямо из окна…
— Прямо как в Америке…
— Да, я мог бы удить, если бы я удил, но я не люблю удить.
— И вы абсолютно правы, — согласился прохожий, внезапно вняв речам своего собеседника. — Рыбная ловля — такое же жестокое занятие, как бой быков.
— Мне и в голову не приходило такое сравнение, — скромно заметил Сидролен.
— А вы поразмыслите хотя бы минут пять. Ведь эти удильщики с их удочками — настоящие садисты и маньяки. Они совершенно незаслуженно пользуются репутацией добрых философов. Ну скажите откровенно, разве вы не считаете рыболовный крючок оружием еще более коварным, порочным и варварским, чем бандурилья?
— Бандурилья?
— Ну, знаете, такая штука, которую втыкают в шею быку.
— А вы уверены, что это называется именно так?
— В данный момент я называю это именно так, значит, это именно так и называется, а поскольку вы в данный момент беседуете именно со мной, вам придется принять мои слова на веру.
— Я должен признать, что верю вам безраздельно.
— Вот видите! Ну ладно, покончим с этой темой и будем считать, что мы добились начатков взаимопонимания, которое во время ООНо сулило народам всеобщий мир. С вашего позволения, я продолжу свою прогулку. Рад был с вами познакомиться.
И прохожий удалился под трели мастера, свистевшего на обеденный перерыв. Сидролен совершил обратный переход шоссе с удвоенной осторожностью, ибо наступил тот вечерний час, когда уаттомобили едут утолять жажду. Выбравшись живым и невредимым на противоположный тротуар, он вновь констатировал, что загородка и дверца в ней девственно чисты от всякой мазни.
Укропная настойка с минералкой, литровка с красным и баночка с горчицей уже поджидают Сидролена к обеду. На сей раз ему подают паштет из анчоусов, деревенскую кровяную колбасу под картофельной шубой, рокфор и три ромовых бабы. Анчоусы серы и слякотны, как осенний день, кровяная колбаса малокровна, картофельная шуба вся в прорехах, рокфор скрипит под ножом, а ром в дряблых бабах может претендовать разве лишь на звание воды.
Сидролен вздыхает и шепчет:
— Опять фиаско!
— Ну и что же подают в вашей люкс-таверне? — осведомился герцог д’Ож.
Хозяин ответил:
— На первое — боршч, это такой шлавянский швекольный шуп, на второе — рубцы «Украшение воина», и все это идет под вино с виноградников Сюрена.
— Господи боже, и еды-то на один коренной зуб! — презрительно фыркнул герцог.
— А мессир когда-нибудь пробовал боршч? — возразил трактирщик, оскорбленный в своих трактирщицких чувствах до такой степени, что стал наглым.
— Черт подери! — воскликнул герцог, обращаясь к Пострадалю. — За какого сосунка он меня принимает? Да я знаю про боршч еще со времен королевы Анны!
Потрясенный трактирщик тут же отвесил герцогу низкий поклон.
— Судя по твоей роже, — продолжал герцог, — ты и слыхом не слыхал, кто такая королева Анна.
— Я, право, мессир…
И в самом деле, похоже было, что трактирщику ровно ничего не известно об этой даме.
— Ах, Пострадаль! — посетовал герцог. — Смотри, как быстро народ забывает о своих добрых королях и прекрасных королевах! Каких-нибудь несчастных двести лет прошло, и вот этот презренный трактирщик уже знать не знает, кто такая Анна Владимировишня
[16]
, что, впрочем, не мешает ему подавать своим постояльцам боршч. Ладно, Бог с ним совсем!
И, пользуясь достигнутым моральным перевесом над хозяином, герцог продолжал в таких словах:
— Для начала, трактирщик, я выпью перед боршчом штаканчик какого-нибудь экштракта, к примеру, укропной наштойки. Можешь ты подать мне укропной наштойки?
— Ах, мессир! — вскричал трактирщик, чуть не плача, — нижайше прошу вас, не извольте позорить герб моего трехзвездного заведения!
И он опять принялся отвешивать поклон за поклоном.
— Ну и кривляка, — заметил герцог, — изгиляется что твой маг или магометанин.