Наконец справа забелели знакомые мраморные ступени. Черт,
почему он был таким недоверчивым дураком! Почему не схватил ее в охапку и не
утащил отсюда, когда раскрылась вся лживость и двуличность Аретино! Pевность
ослепила, да… не мог забыть, как самоотверженно она спасала того монаха,
который из-за нее полез в петлю. Да, она спасала. А что сделал Григорий два
года тому назад, когда одна хорошая девка, красивая и ласковая, как ягодка
малинка, пришла к нему и сказала, мол, забрюхатела? Но на что ему сдалась эта
холопка? Он бы не раз еще потискал ее где-нибудь на сеновале, но только не
брюхатую, а порожнюю. Так и сказал, глядя в испуганные васильковые глаза. И что
она сделала? Пошла к знахарке за спорыньей и столько той спорыньи выпила, что
не только плод извела, но и сама умерла в мучениях. А Григорий? Он пытался снять
грех с души и спасти бедняжку? Эва! Дядюшка-священник покликал его идти вместе
с ним вниз по Волге-реке, обращать нехристей-черемисов в православную святую
веру – он и ринулся душеньку да рученьку потешить. И бог его наказал: воротясь,
узнал, что отец и брат сгинули где-то в Туретчине. Теперь вот батюшка погиб, а
востроглазый мальчишка Прокопий превратился в хитрого, расчетливого старика и
еще неведомо, станет ли прежним.
«Делай что хошь, господи! – Оставив весла, Григорий с
мольбой воздел глаза, пытаясь поймать усталые, сонные взоры звезд. – Со мной –
что хошь! Но ее… голубку мою… не тронь, а?»
Если она еще жива!
Григорий едва сдержался, чтобы опрометью не ринуться во дворец,
все сокрушая и ломая на своем пути: нет, заставил себя отвести лодчонку в тихую
заводь и еще какое-то время глядел в окна дворца, примеряясь да высчитывая.
Точно. Здесь. Стало быть, и лодке здесь ждать.
Он подвел свое суденышко под самую стену, покрытую ярой
зеленью там, где ее многие десятилетия лизали неустанные волны, кое-как
привязал веревкою за каменный выступ.
– Тпру… стоять! – невольно буркнул Григорий, перебирась из
лодки на карниз, и сплюнул с досады. Ох, осточертела ему эта мокрая жизнь в
отсыревшем городе! Что лодка? Щепье неразумное! Унесет ее волнами – и все,
выбирайся отсюда как можешь. То ли дело верный друг конь… да где они, кони? А
Троянда небось и забыла, что это такое – на тройке с ветерком. Ничего,
вспомнит. С его помощью вспомнит Русь-матушку!
Григорий перебрался на карниз, а по нему крошечными шажками,
влипая всем телом в стылый гранит, дошел до террасы. Стены были украшены
лепными изображениями здешних древних божеств: он полез по коленям какого-то
сердитого косматого мужика с трезубцем, потом оседлал круто изогнутый хвост
Тритона – похоже, веселому полурыбе-получеловеку это понравилось; потом он
угодил в объятия грудастой каменной бабы и с превеликим трудом выпутался из
кольца ее рук. И пышное тело ее было скользким: она так и норовила заставить
Григория поскользнуться и сжать ее бедра коленями. Бесстыжая оказалась – ну,
вторая Джилья.
– Да пошла ты! – буркнул Григорий. – Не до тебя сейчас!
Мраморная бабенка послушалась и отцепила свои растопыренные
пальцы от его рубахи. Григорий перевел дух, вспомнив, как точно так же
послушался его скелет, стоящий на палубе корабля с оборванными парусами,
который преградил им путь при диком шторме, когда шли через Мессинский пролив.
Григорий заподозрил каверзы пиратов, но англичанин, рулевой, рухнул где стоял,
бормоча:
– «Летучий Голландец»! Корабль мертвецов!
И правда: по вантам скалились черепа, рулевое колесо вертели
обглоданные червями кости…
«Как станут брать нас на абордаж – таким и крючья не
понадобятся!» – в смятении подумал Григорий и, цепляясь за руль, крикнул что
было сил:
– Эй, на «Голландце»! Дайте пройти! Нет у нас никакого
груза, идем отца моего из турецкой неволи выручать!
Испанец-капитан свалился с мостика и взвыл молитву, когда
Григорий повторил свою отчаянную просьбу еще на трех-четырех языках. Почудилось
ему или и впрямь оскал черепа сделался еще шире, словно мертвые челюсти
раздвинулись в усмешке? Взметнулась костлявая кисть, помахала – и корабль,
взлетев на гребне самой высокой волны, исчез, словно пенными брызгами
рассыпался! С тех пор сварливый дон Педро перестал спорить с русским дерзецом,
подрядившим его корабль. Не спорил и сегодня: только коротко кивнул, когда
Григорий велел ждать его до полудня на рейде Венеции, а ежели пробьют часы на
Torre del Orologio, а Григорий не появится, то, не слушая возражений Прокопия,
сниматься с якоря и уходить в Марсель согласно контракту.
Конечно, рассвет едва занялся и времени до полудня еще
предостаточно, а все же медлить не след.
Он перескочил на террасу и прокрался к двери. Оттуда
доносился устрашающий храп, однако стражник и ухом не повел, когда Григорий
осторожно переступил его широко раскинутые ноги: продолжал выводить свои носовые
рулады. Незваный гость невольно усмехнулся, вспомнив, что вот так же охранник
храпел несколько часов назад, когда узник покинул дворец.
«Ну и горазд же ты спать! – мысленно усмехнулся Григорий. –
Этак ведь можно проспать все царствие небесное. Впрочем, так тебе и надо!»
В точности, как и в прошлый раз, он не мог не позабавиться
беспечностью Аретино. Этот пышный роскошный дворец с наступлением ночи
становился доступен для всякого лихого человека, однако среди всех его
бессчетных сокровищ Григорию нужно было лишь одно, бесценное, но не оцененное,
и он рвался к нему неудержимо.