– Ты так изменилась, Анжель! Ты стала совсем другой! Но
ничего! Это все беременность, – заявил он с видом знатока. – Погоди, родишь – и
сама себя не узнаешь! Готов держать пари, что мы еще не раз украсим голову
твоего мужа ветвистыми, кустистыми, развесистыми рогами.
– Готова держать пари, что к тому времени, как я рожу, он не
будет моим мужем, – усмехнулась Ангелина и с любопытством уставилась на Оливье,
у которого вдруг как бы натянулось лицо; и голос его звучал, как у чужого,
хитрого, пронырливого человека:
– Ну и куда ты его намерена девать? Или придумала, как от
него избавиться, а денежки мои положить в карман?
Ангелину передернуло. В глазах ее вспыхнуло возмущение.
Господи, да неужели и впрямь бог войны осенял Оливье своими крылами, давая ему
благородство, отвагу, мужество, а без его благосклонности от Оливье остался
только провинциальный, вульгарный буржуа?! Она всегда с величайшим почтением
относилась к своей нации, не считая при этом другие народы хуже, но сейчас
высокомерно подумала, что в русских вольных просторах дышавший русским воздухом
Оливье как бы вобрал в себя непоколебимой русской силы и величия, а когда воля
и ширь сменились теснотою и затхлостью каменных улочек, он и сам сделался таким
же… затхлым. И, брезгливо сморщив нос, она ответила небрежно:
– Успокойся! Твои деньги нужны только тебе! Мой отец
достаточно богат, чтобы я не нуждалась в них. А что касается моего мужа, он
обещал развестись со мной, едва мы доберемся до Лондона.
– До Лон-до?.. До Лон-до?.. – забубнил Оливье, не в силах
проглотить новость, и это было так уморительно, что Ангелина не сдержала
хохота, но тут же осеклась, увидев выражение лица Оливье.
– В Лондон собрались? Это зачем? И кто твой отец? Откуда
знает о нем де Мон и почему не знаю я? Почему ты доверилась ему, а не мне? И
если вы собрались в Лондон, то зачем меня притащили сюда? И как, скажите на
милость, вы намерены выбраться из Франции? Если у де Мона есть пропуск на
выезд, то в Англии его встретят залпом с пограничного судна. А если его ждут
там, значит, с этого берега вслед ему прогремят выстрелы. Вам хочется очутиться
меж двух огней, но мне-то – черта с два! – засыпал ее Оливье градом восклицаний
и вопросов, среди которых основным все же был один-единственный: почему он
только сейчас обо всем узнал – и то случайно?!
И вдруг ярость на его лице уступила место страху.
– О, я понял… – прошептал он, выкатив глаза, и это вызвало у
Ангелины новый приступ безумного хохота. – Я все понял… Если де Мон намерен с
тобой развестись и ты останешься в Англии, значит, мои денежки опять переходят
ко мне. Ты-то не можешь перевести их в английские банки – мы в состоянии войны
с Британией! И де Мон их теряет. Вот если бы не было меня, он преспокойно
развелся бы с женой-распутницей, которая сама не знает, кто сделал ей ребенка,
и остался бы очень-очень богатым человеком за счет ее приданого. Но все это
возможно, если бы не было меня… Так-так… я понял! Я все понял! Меня ждет
выстрел либо с английского, либо с французского берега, а если нет, то, надо
полагать, уже готовы руки сбросить меня за борт где-нибудь посередине пролива?
И тогда все получится именно так, как хотели бы вы!
Все, что он городил, выглядело так нелепо, что Ангелина
только и могла махнуть на него рукой. Конечно, она тоже не понимала, зачем де
Мон тащит Оливье в Англию. Ну как можно верить, что она питает к нему какие-то
чувства?! Пожалуй, Оливье прав. Надо поговорить с мужем, убедить, что самое
лучшее – отпустить «кузена» восвояси, отдав ему его вожделенные деньги. Похоже,
ни былая слава, ни нынешнее счастье, ни возможная любовь не способны заменить
ему сладостного шелеста ассигнаций и мелодичного звона золотых монет. Что же…
Бог с ним. Каждый сам выбирает свой путь!
– Клянусь, ты прав! – горячо воскликнула она, соглашаясь,
правда, отнюдь не с тем, что твердил Оливье, а со своими размышлениями, и
ужаснулась, увидев, как исказилось его лицо. – Я скажу мужу, что ты не хочешь…
что ты думаешь…
– Нет! – в ужасе закричал Оливье. – Нет, молчи, умоляю тебя!
Когда-то я спас тебе жизнь – спаси и ты мою, не выдавай меня де Мону, не
рассказывай, что я обо всем догадался! И… и прощай, Анжель! Считай, что меня
уже нет в Кале!
И Оливье стремглав кинулся прочь по окраинным улицам,
мгновенно скрывшись из виду.
* * *
Нотариус только руками развел, когда, воротясь, увидел
Ангелину в растерянности – и в полном одиночестве.
– Странно! Мне казалось, что у молодого человека есть голова
на плечах, а он убежал от своего счастья. Ну, кого боги хотят погубить, того
они лишают разума. Мне теперь не до него. Надо поторопиться. Но сначала – вот.
– Он подал Ангелине узел. – Зайди в карету и переоденься. – Увидев, как
взлетели в недоумении ее брови, пояснил: – Мы отправляемся в плавание не на
пассажирском пакетботе, как бывало некогда. Опасности ждут нас, и если кто-то
следит за нами, пусть же он потеряет наш след здесь, около этой кареты!
Ангелина послушно отправилась переодеваться. Потом ее
примеру последовал де Мон, а снятые с себя вещи они тщательно упаковали в
чемоданы – и оставили на месте. Ангелина несколько раз печально оглянулась,
жалея о новых платьях, особенно об одном – очень красивом, синем, сшитом из
запрещенного контрабандного муслина; потом вспомнила, что в Англии отец с
матерью не замедлят приодеть ее как подобает, – и утешилась, и более не
оглядывалась, и вскоре неопрятный старик в громоздком, обветшалом парике б la
Louis XVI (в провинции их еще носили!) и скромная барышня в неприглядном платье
и уродливом чепце, полностью скрывавшем волосы, быстро шли по улицам Кале,
приближаясь к пристани.
Город показался Ангелине небольшим, но чрезвычайно
многолюдным. Это была протестантская провинция – очевидно, из-за близости к
Англии, – так что убогая одежда здесь не бросалась в глаза, напротив, роскошное
платье вызвало бы любопытство и неодобрение. Двухэтажные дома тоже показались
ей убогими и невзрачными. Воздух же был напоен сыростью и морской солью,
которая щекотала и раздражала ноздри. Ангелина дернула плечами – ни за что на
свете она не согласилась бы здесь жить!
Она думала, что муж поведет ее на пристань, однако им
предстояло дождаться вечера, а потому они зашли в трактир. Есть ей не хотелось
– слишком уж досадовала она на то, что время отчаливать еще не настало, – но,
когда сели за стол, прекрасная рыба и свежие морские раки показались ей отменно
вкусны. Де Мон спросил вина («Du meilleur!»
[105]
– приказал он, значительно
подняв палец), и они с Ангелиною выпили по бокалу какой-то розовой кислятины –
за удачу.