Российский царь, король прусский и австрийский полководец
князь Шварценберг опередили Наполеона на подступах к его столице, в то время
как «завоеватель мира» шел к Парижу кружной дорогою, через Труа и Фонтенбло.
Впрочем, император не сомневался, что сделал великий город неприступным. Он
предписал возвести на заставах укрепления, перекопать улицы рвами, снять с
замощенных улиц камни и сложить во все ярусы домов, чтобы низвергать на войска
противника, если они все-таки окажутся в городе. Наконец, повелел вооружить
народ, выжечь предместья, взорвать мосты и, отступив на левый берег Сены,
защищать его, не щадя жизни, доколе он не подоспеет к войскам своим.
Однако Жозеф, брат Наполеона, не сумел выполнить все его
приказания. Ангелина слышала, как на площади Людовика ХV во всеуслышание читают
воззвание фельдмаршала Шварценберга к жителям Парижа: «Союзные войска уже под
стенами столицы; цель их похода – мир искренний и непоколебимый. Двадцать уже
лет Европа орошается кровью и слезами. Приступите к общему делу человечества,
утвердите мир и спокойствие!» И она поняла, что уже никто не сомневается в
неотвратимости падения Парижа. Кое-кто уже нацепил белые банты, знак роялистов,
на шляпы; загремело имя Бурбонов, не повторяемое двадцать лет. Знатнейшие дамы
раздавали народу банты и воспламеняли сердца против Наполеона. Пытались всучить
белую розетку и Ангелине, однако она не хотела привлекать к себе излишнее
внимание и поспешила перейти на другой край площади, где тоже толпились люди,
но настроение их было совсем иным. Здесь по рукам ходила карикатура,
изображавшая донского казака, преследуемого французами. Зрители, среди которых
наметанный глаз Ангелины без труда узнал старых наполеоновских гвардейцев,
покатывались со смеху:
– Посмотрите! Посмотрите, как бедняга казак бежит от наших!
Не видать этим трусам Парижа как своих ушей!
– Ошибаетесь, – буркнула Ангелина себе под нос, но
достаточно громко, чтобы быть услышанной. – Ошибаетесь, друзья мои! Донской
казак спешит к своим с известием о взятии Парижа!
И пока остолбеневшие от такой наглости вояки собирались с
мыслями, она поторопилась смешаться с толпой и направилась туда, откуда
доносился страстный женский голос:
– Россия – это огромная, дикая, нищая страна. Стужа, болота,
леса и пустыни, непролазная грязь везде, в городах и на дорогах. Русские
ненавидят друг друга, – размахивая руками, кричала какая-то женщина в старом
чепце и платье, явно помнившем лучшие времена. – Там два сословия: баре и
мужики. Одни живут в вызывающей, азиатской роскоши, а другие влачат жалкое
существование в задымленных хижинах. И те, и другие ненавидят цивилизованные
народы, мечтают пройти по Европе, подобно армии гуннов, предавая все вокруг
огню и мечу! Страшны бывают русские, когда их страсти возбуждены: у них ведь
нет выдержки, которую дают воспитание и цивилизация, и обуздать свою страстную,
варварскую неистовость они не в силах. Я сама была в Москве, я видела, как они
сжигали свою столицу, чтобы обречь на голод и холод наших храбрых солдат!..
«…которые сожгли пол-России, прежде чем дочиста разграбить
Москву!» – уже готова была выкрикнуть Ангелина, однако вовремя спохватилась:
после таких слов уйти отсюда живой ей не удалось бы. И тут ей показалось что-то
знакомое в голосе этой ораторши, манерами и одеждой очень похожей на старую
полковую маркитантку. Возможно, Анжель встречала ее на пути к Березине?
Возможно, пережидала опасность под ее телегой?.. Она попыталась пробраться
поближе к этой неистовой крикунье, но оказалась зажата в толпе и только могла,
что смотреть на нее, слушать – и медленно сходить с ума, узнавая в
«маркитантке» мадам Жизель.
Да, это была она! Ее выразительные, пламенные глаза, ее
глубокий, звучный голос, ее неизменное актерство производили огромное
впечатление на публику и надрывали душу Ангелины. Она была так потрясена
внезапно сбывшейся, уже измучившей ее мечтой: найти мадам Жизель и сквитаться с
ней, что даже не сразу и обрадовалась. А когда наконец осознала, что произошло,
то ринулась вперед с удвоенной энергией, расталкивая дюжих торговок и могучих
ремесленников, и вдруг вспомнила, что у нее нет никакого оружия, а бросаться на
мадам Жизель и душить ее голыми руками вряд ли стоит, ибо если та крикнет, что
на нее напала русская шпионка, то толпа набросится на Ангелину и разорвет ее в
клочки – к полному удовольствию мадам Жизель. Поэтому она все же смирила себя и
долго еще стояла, слушая злобные словоизвержения старой мегеры, которая не
стеснялась в выражениях, описывая зверство русских над пленными французами,
причем от эпитетов, которые срывались с ее уст, становилось стыдно не только
женщинам. Ангелина еще в бытность свою беспамятной Анжель обнаружила, что когда
эта утонченная аристократка выходит из себя, то всякий пьяный мужик, всякая
баба, торгующая на базаре, выражаются пристойнее, чем она. Так что в этом мадам
Жизель не изменилась, невольно усмехнулась Ангелина, замечая, что чепец явно
велик графине д’Армонти, да и платье на ней с чужого плеча, а под глазами умелой
рукой наложены темные тени, придающие этому еще красивому лицу страдальческое
выражение. Но не похоже было, чтобы графиня так уж бедствовала! Это была ее
очередная маска… И Анжель убедилась в этом, когда, откричавшись, мадам Жизель
выскользнула из толпы и, пройдя несколько улиц, села в весьма презентабельный
экипаж с кучером в ливрее. На счастье Ангелины, поблизости оказался наемный
фиакр, потому ей и удалось проследить путь мадам Жизель до самого Мальмезона.
Но понадобилась целая неделя времени и уйма денег, дабы выяснить, что графиня
д’Армонти (странно, что она в очередной раз не изменила имя!) является одной из
ближайших наперсниц бывшей императрицы и постоянно живет в Мальмезоне.
Не сразу сложился план. Сначала Ангелина лелеяла мечту пасть
в ноги бывшей государыне и, открыв ей всю подноготную графини д’Армонти, молить
о правосудии, но Оливье высмеял ее – и вдобавок высмеял очень жестоко: