Ведь только так я смогу разглядеть лица
Сразу всех своих друзей
Всех своих друзей
Всех своих друзей
Я хотел бы пойти пешком
И увидеть прекрасный город Москву
Ведь только так я смогу пожать руки
Сразу всем своим друзьям
Всем своим друзьям
Всем своим друзьям!
Конечно, песни бывают разные, а уж песенки — тем более. К
очередному юбилею столицы поэты-песенники на деньги мэрии и не такого
насочиняют. Но тут было сразу две странности.
Во-первых, пели совершенно искренне. От души. С чувством.
Так, пожалуй, распевали пионеры в старых детских фильмах, собираясь на сбор
металлолома.
Во-вторых, и это уже ни в какие ворота не лезло, песня-то
была складная! Рифмованная! Я это четко слышал, хотя слова никак не
укладывались в размер и никакой рифмы не имели.
Только увидев певунов (песня как раз закончилась и начался
бодрый разноголосый галдеж, очень органично сплетающийся с птичьим щебетом), я
понял, в чем тут фокус.
Пели не по-русски. Способности функционала позволяли мне
понимать чужой язык как родной, но вот поэтического перевода не обеспечивали.
А что пели не на русском… так трудно было бы ожидать иного
от десятка чернокожих мальчишек и девчонок. Им было, пожалуй, от семи до
двенадцати лет, мальчишки — в шортах, девочки в шортах и маечках, все босиком —
у нас так беззаботно без обуви даже в деревне не походишь, быстро найдешь
ржавые гвозди и битые бутылки. Кое-кто чуть светлее, кое-кто черный до
фиолетовости, но все дети, бесспорно, были чистокровными неграми.
Детей сопровождала молодая девушка, тоже чернокожая, с
пухлыми, навыкат, губами, но одетая в легкое ситцевое платье в цветочек,
которое ожидаешь увидеть на девушке из глухого русского села. В руках у девушки
был букет цветов — очень официальный, четыре алые розы в целлофане.
Я так и встал как вкопанный.
Это что еще за мир? Заселенная неграми Россия? О, какая
неожиданная и радикальная национальная идея!
Девушка увидела меня и дружелюбно помахала рукой. После чего
воскликнула:
— Дети! Раз-два-три!
Дети перестали галдеть и носиться кругами. Это был какой-то
очень хитрый способ передвижения, девушка шла по тропинке, а дети носились
вокруг, будто обезумевшие планеты, норовящие сойти с орбиты, но при этом
все-таки продвигались примерно в одном направлении. Но теперь они сбились в
более-менее неподвижную кучку и, белозубо улыбаясь, разноголосо завопили:
— Травствуйте!
— Здравствуйте!
— Здрасте!
— Сраствуйте!
И даже:
— Расте!
Самая маленькая девочка не в лад, но зато более чисто
пискнула:
— Привет!
Я выдавил немного натужную улыбку и воскликнул:
— Привет! Здравствуйте!
Видимо, ритуал знакомства был исполнен, и дети тут же
разлетелись в разные стороны. Девушка осталась стоять, видимо, дожидаясь меня.
Я подошел ближе.
— Здравствуйте! — на чистом русском, хотя и с акцентом,
произнесла негритянка. — Мы вам не мешаем? Своим гвалтом?
— Нет, нет, ничего, — запротестовал я. — Дети! Как могут
дети мешать, очень люблю детей!
— Ох, это не дети, это ироды. — Девушка картинно утерла со
лба несуществующий пот и засмеялась. — Маша. Марианна Сейласи.
— Кирилл.
— Они с Берега Слоновой Кости, — чуть приглушив голос,
сказала Марианна. — Неделя как приехали.
— А! — Я сообразил, что, по мнению девушки, должен был
что-то понять. — Ясно. Ну как им Москва?
— В восторге, конечно. Мы сейчас с ними пели песенку про
Москву. Вы знаете французский?
— Так это французский был? — удивился я. — Ну… чуть-чуть
понимаю, да. «Всем своим друзьям, всем своим друзьям!» Хорошая песня.
Марианна кивнула. Покосилась на подопечных.
— Нам пора. До свидания, Кирилл! Дети, раз-два-три!
— Тосвидань!
— Досведанья!
— До свидания!
— Дозьвидьянья!
И только самая маленькая девочка опять выделилась, четко
сказала:
— Пока!
Я решил, что эта девочка если и не самая способная к языкам,
то явно самая сообразительная. Процессия удалилась в сторону моей башни, а я
все еще стоял, с любопытством глядя вслед.
Туристы? С Берега Слоновой Кости? Да уж…
Беженцы? Вот это более вероятно.
Только что это за Россия и Москва, где принимают беженцев из
самых задрипанных африканских стран?
Все интереснее и интереснее.
В задумчивости я двинулся дальше. Попадись мне теперь
навстречу компания из старых японцев или беременных полинезиек, я бы уже не
удивился. Но больше встреч не было. Зато тропинка из натоптанной превратилась в
утрамбованную, потом — в вымощенную камнем, а еще метров через сто — в
асфальтированную дорожку. Вдоль нее то тут, то там стояли фонари на невысоких
столбиках. Грубоватые, чугунные, но с чистыми и целыми стеклами.
Да уж. Это не моя Москва.
А потом я вышел к дороге — ровной, двурядной, бетонной полосе.
От парка ее отгораживала невысокая, по пояс, изгородь из металлической сетки,
похоже, чтобы зверюшки не попадали под машины. С другой стороны шли рядком
бетонные столбики вроде тех, что устраивают на горных дорогах. Для людей в
изгороди была калитка на щеколде, за которой пешеходная «зебра» вела через
дорогу к маленькой, чистенькой асфальтированной площадке: зеленые деревянные
скамеечки, массивные каменные урны, парапет с вертящейся на подставке смотровой
трубой. Нормальная обзорная площадка. Я такие видел. Только не в России.
Как завороженный я открыл калитку, вышел, аккуратно закрыл
дверцу за собой, перешел через дорогу (машин не было, хотя откуда-то издалека
доносился удаляющийся гул).
Сразу за площадкой был обрыв. И — Москва.
Что это за место? Воробьевы горы? Да нет, не похоже… скорее…
я сориентировался по шпилю Останкинской башни и четкому силуэту Кремля.
Провалиться мне на этом самом месте, сверзиться с холма (а ничего так себе
холмик!) в текущую метрах в двадцати внизу речушку — я стою ровно там, где
стоял бы, проделав этот путь в нашем мире! То есть в районе станции метро
«Алексеевская».
Несуразица!