Или все-таки мифическая Земля-один? Да, загляни Настя в
окно, ее пришлось бы насильно из башни выталкивать…
Придется проверять.
Словно пытаясь оттянуть этот момент, я обошел все остальные
окна. Больше всего меня интересовала Земля-семнадцать — вдруг Котя одумался и
вернулся? Сам или с беглянкой, не важно.
Но берег был пустынен, только поблескивала в лучах солнца
пустая пивная бутылка. Неудобно. Надо там все убрать.
Только займусь я этим позже. Как я себя ни уговаривал, но
мне было безумно интересно, какой выигрыш выпал на последний лотерейный билет.
18
Есть свое очарование в безрассудности. Выйти из дома за
хлебом и уехать в другой город; утром познакомиться с девушкой, а вечером
расписаться; обязательно открыть дверь в темную комнату, откуда слышны
подозрительные звуки; забраться в вольер к бегемоту и похлопать его по толстой
попе; поехать в Таиланд и заняться сексом без презерватива; принять предложение
таинственного незнакомца и расписаться кровью на чистом листе бумаги, в общем и
целом — кинуться очертя голову навстречу приключениям очень заманчиво.
Особенно если тебе лет двадцать и ты еще ни разу в настоящее
приключение не попадал.
Настоящее приключение требует безрассудства. О, скольких
увлекательных приключений недосчиталось бы человечество, задайся люди целью
вначале немного подумать и подготовиться! Полярные экспедиции не хранили бы
керосин в запаянных оловом канистрах и не полагались на пони в качестве
транспорта, изобретатели крыльев прыгали вначале с сарая, а уж потом с
Эйфелевой башни, абоненты электронной почты не открывали файлы с надписью «nice
game!» и не помогали нигерийским принцам получить наследство в два миллиарда
долларов. В общем, не случилось бы множества событий: забавных, печальных, но
чаще — трагических.
Потому что настоящее приключение требует жертв.
Еще месяц назад я бы немедленно вышел из башни в новый мир.
И меня не смутили бы погода, аборигены и абсолютное незнание местных реалий.
Но я изменился. С тех пор, как остался один на один с целым
миром, я стал вначале думать. Не очень долго, но все-таки думать.
Я вышел из башни в «свою» Москву, поймал машину и поехал в
супермаркет. Толстая пачка денег требовала шиковать. Очень удачно попал на
распродажу летних вещей и купил в магазине «Кэмел трофи» то ли длинные шорты,
то ли короткие брюки, рубашку-поло, ветровку с капюшоном и отстегивающимися
рукавами («легким движением превращается…»), кепку и удобные сандалии. Пояснил,
что отправляюсь на юг, после чего в любопытных взглядах продавцов появилась
печаль людей, только что отгулявших отпуск.
Вернувшись к себе, я пристроил на поясе подаренный Василисой
кинжал. Вряд ли мне потребуется оружие. Да я и сам теперь пострашнее пистолета!
Но безлюдная зелень за окном, сквозь которую нахально торчал шпиль телебашни, в
сочетании с тропическим облачением взывала к соответствующему антуражу: мачете,
пробковый шлем, ружье для слонов. Кинжал стал доступным и достойным
компромиссом. В качестве запаса пищи я прихватил плитку шоколада и фляжку
коньяка. С водой проблемы тут вряд ли могли возникнуть. Лекарства мне, похоже,
стали не нужны в принципе. Уж если мой организм за ночь сращивает ребра,
мгновенно нейтрализует психоделики и не страдает похмельем, то понос или
насморк мне не страшны.
Потом я взял подаренную Феликсом распечатку и пролистал ее,
особо внимательно изучая миры, где существует человеческая цивилизация.
И только после этого спустился вниз и вышел… ну, наверное,
учитывая Останкинскую башню, можно было пока называть этот мир Москва-2.
Почему-то первым моим впечатлением стала росистая трава.
Ноги сразу промокли, но это было приятное, откуда-то из детства, из беготни
босиком на даче пришедшее ощущение. Было тепло, но не жарко. Воздух чистый,
сладкий, совсем не городской. Птичий щебет звенел в ушах — не вороний грай, не
воробьиный галдеж, а пение каких-то пичуг, которым я и названия-то не знал.
Но все-таки местность была не такой безжизненной, как мне
вначале показалось. Среди деревьев вилась тропинка — очень аккуратная,
обозначенная на поворотах приметными камнями. Она поднималась на холмик,
огибала мою башню и снова исчезала в лесу. Все-таки это не лес, скорее —
большой лесопарк. Вот и снялся вопрос, куда идти. Двинусь по тропинке… в
направлении телебашни.
Моя собственная башня, кстати, в этом мире тоже
преобразилась. Стала кирпичной, от земли метра на полтора облицованной
коричневой плиткой. Где-то на уровне третьего этажа шла еще одна полоска
плиток, на этот раз с барельефами. Я немного отошел от башни, чтобы рассмотреть
их получше, и двинулся по кругу.
Больше всего барельефы напоминали советскую пропагандистскую
скульптуру сталинских времен. На каждом был изображен человек, со счастливым
выражением лица занятый каким-то общественно полезным делом. Рабочий что-то
точил на станке, крестьянин держал на вытянутых руках сноп колосьев,
женщина-врач выслушивала фонендоскопом больного, футболист пинал мяч, старичок
писал на доске формулы (присмотревшись, я даже разглядел сакраментальное
E=Mc2). Даже дети на одном из барельефов были заняты не пусканием самолетиков,
а чисткой клеток с кроликами.
Если исходить из того, что в каждом мире внешний вид башни
как-то соотносится с окружающей обстановкой, то картина складывалась
любопытная. Может, это не Аркан с его «плюс тридцать пять лет»? Может, это
неведомый раньше мир, где время отстает лет на пятьдесят?
Поживем — увидим.
Я двинулся по тропинке. Путь шел слегка под уклон, идти по
мягкой земле было приятно и удобно. А еще радовало, что никаких неуместных
восторгов я на этот раз не испытывал. Обычное удовольствие от прогулки по лесу
в хорошую погоду.
Эх, если бы в моей Москве было такое лето и такие живые,
незамусоренные парки!
Я прошагал, наверное, с четверть часа и полтора километра,
когда услышал впереди веселые голоса. Вот и долгожданный контакт с аборигенами.
Чуть замедлив шаг и придав лицу как можно более невинное и
расслабленное выражение, я вслушался. Сквозь деревья пока никого не было видно
— то ли звук так хорошо разносился в воздухе, то ли я и слышать стал лучше.
Это была песня. Нет, точнее будет сказать — песенка. Славная
песенка, которую не слишком ладно, но от души напевали звонкие детские голоса:
Я хотел бы полететь на самолете
И увидеть прекрасный город Москву
Ведь только так я смогу помахать рукой
Сразу всем своим друзьям
Всем своим друзьям
Всем своим друзьям
Я хотел бы поплыть на пароходе
И увидеть прекрасный город Москву