Наверное, все дело именно в этом. Когда видишь своего
ровесника, который пользуется всеобщим уважением, возникает… ну, даже не
зависть. Что-то вроде растерянности и сомнения. И невольно думаешь, а мог бы ты
сам оказаться на его месте?
Усадьба господина Дитриша, а точнее — рода Дитришей,
производила впечатление настоящего семейного гнезда — старого, но крепкого,
обжитого до последнего чуланчика, настолько сроднившегося с окружающей
местностью, что оно выглядело естественнее гор, лесов и виноградников. Может
быть, за это надо было благодарить архитектора, а может быть — время. Время на
самом деле лучший архитектор. Оно даже унылый доходный дом способно превратить
в жемчужину городского ансамбля. В свое время парижане демонстрации устраивали
против Эйфелевой башни, а сейчас без нее Парижа считай что и нет…
Мне предложили войти в дом, сообщив, что Дитриш вот-вот
вернется с конной прогулки, или подождать в беседке перед усадьбой. Я скромно
выбрал беседку, что, впрочем, не помешало слуге принести мне зеленый чай и
тоненькие сигары. Обнадеживающее гостеприимство. Я сидел в увитой зеленью
беседке, смотрел на мирный пейзаж вокруг, но взгляд то и дело скользил к башне.
Она была теперь совсем близко. Я мог ее рассмотреть во всех деталях и пришел к
мысли, что первая аналогия — со скрученным веером — была очень удачной.
Представьте себе, что из единого фундамента выстроили из стекла и стали десятка
три тонких и высоченных небоскребов, каким-то чудом удерживающихся в наклонном
положении. Потом слегка сдвиньте небоскребы так, чтобы они наползали друг на
друга. И получившийся полусложенный веер закрутите вокруг оси спиралью.
Представили?
Теперь добавим размеры. Высотой «пластины веера» должны быть
метров триста. Шириной — метров двадцать. Толщиной — метров пять, может,
немногим больше.
И вот вся эта футуристическая, абсолютно нелепая в горах
конструкция нависала над старинной каменной усадьбой. Наверняка временами тень
от нее накрывала и усадьбу, и двор вокруг нее.
Но этого никто не замечал.
Я успел до половины скурить сигару, оказавшуюся куда вкуснее
папирос Андре, когда на дороге, вьющейся среди виноградников, показался конный.
Каким-то образом молодой землевладелец уже узнал о моем появлении — он бросил
слуге поводья возле самой беседки и пошел прямо ко мне. Белый костюм для
верховой езды, высокие белые сапоги из мягкой кожи — он выглядел именно так,
как в моем представлении и должен был выглядеть богатый и уважаемый
землевладелец, отправившийся осматривать свои владения.
Я поднялся навстречу.
Дитриш был моим ровесником и немного походил на меня. Вот
только был явно физически крепче, рыхлость городского жителя его не коснулась
(ну да, попробуй всю жизнь ходить пешком и скакать на лошади на свежем воздухе
— много у тебя останется лишнего жирка или бледной пухлости физиономии?). В
довершение всего хоть мы и были чем-то похожи, но Дитриш был явно красивее. Это
я признал совершенно честно и объективно. Причем красив он был не слащавой юной
красотой, ценимой немолодыми женщинами («красавчик!») и не брутальностью
городского мачо, ценимой юными девушками («настоящий мужик!»), а какой-то общей
правильностью и лица, и фигуры. В общем, женщины в него должны были влюбляться,
а мужики уважать.
У меня возникла горькая мысль, что я вижу нечто вроде
улучшенной копии самого себя.
— Добрый день. — Он протянул руку, легко и дружелюбно
улыбаясь. — Вы давно меня ждете?
— Нет, недолго. — Я пожал ему руку, признавая, что и
рукопожатие было приятным. — Спасибо. Меня угостили чаем и сигарами. Рад вас
видеть, господин Дитриш.
— Аль, — сказал Дитриш. — Просто Аль. Мы, кажется,
ровесники.
— О да, — сказал я. — Тогда я Кирилл. Или просто Кир.
— Кирилл. — Он будто покатал имя на языке, пробуя на вкус. —
Кирилл. Очень красиво и необычно. Пройдемте в дом, или…
Я посмотрел на башню. Сказал:
— Может быть, поговорим здесь?
— Ага, — сказал Дитриш вполголоса. — Вы тоже… Давайте здесь.
Он уселся напротив меня, махнул рукой слуге, который принес
мне чай и с тех пор стоял поодаль. Слуга скрылся в доме.
— Я тоже выпью чая, — сказал Дитриш. — Вы ее видите?
— Башню? Да.
— Какая она?
Я усмехнулся. Нет, все-таки мы и впрямь были похожи.
— Высокая, метров двести. Будто веер из стекла и стали,
скрученный винтом.
— Я тоже так объясняю, — улыбнулся Дитриш. — Объяснял, пока
не понял, что бесполезно. Откуда вы, Кирилл?
Выбор это или нет?
Я прислушался к себе.
Нет, ничего не прорезается… Никаких способностей. Значит,
особого выбора у меня и нет.
Я посмотрел в глаза Дитриша.
— Из другого мира.
— О, — сказал Дитриш. — О!
Он даже встал, нервно прошелся по беседке. Появился слуга,
принес еще одну чашку и чайник на подносе. Дитриш кивком отпустил его.
— Я вас не удивил, — сказал я.
— Вы? Не удивили? Вы меня поразили, Кирилл! Вы… нет, я
думал, но… чтобы так.
Я вдруг понял, что этот красивый, умный, богатый, абсолютно
самодостаточный парень и впрямь поражен до глубины души. И мне сразу стало с
ним легче.
— Мне казалось, что раз вы видите эту башню, то и с
функционалами встречались.
— С кем?
— С Людьми-над-людьми.
— Они никогда не утверждали, что они из другого мира. Они
вообще ничего не говорят о себе. Я полагал, что на каком-то из материков
сохранился более цивилизованный анклав…
— Вы даже знаете, что материков много, — сказал я с
удовольствием. — Может быть, и слово «история» вам знакомо?
— Знакомо. — Он хмыкнул и сел. Налил себе чай. — Только
слово и знакомо. У нас нет истории. На нее табу… знаете такое слово?
— Знаю.
— Ну вот, у нас рассуждать о том, что было раньше, — верх
неприличия.
— Бедная девушка, — сказал я. — Не знал…
— Какая девушка?
— В библиотеке. Я расспрашивал ее об истории вашего мира.
Она отправила меня к вам.
— А… я знаю, о ком вы. — Его лицо сразу потеплело. — Да, вы
удачно спросили. Диана такая же чокнутая, как и я. Ей тоже хочется знать, что
было до того, как мир погиб.
— Но ведь у вас есть люди, которые посещают материк… ищут
там разные вещи.
— Есть. Два-три отчаянных капитана. Но их интересует только
прибыль. А вы, наверное, интересуетесь чем-то большим.