Я смотрел на проселочную дорогу, уходящую в горы, на
полускрытый облаками небоскреб. Стоит ли вот так… резко. Не пообедав. Не
отоспавшись хотя бы в снятом на неделю номере. А вдруг снова ливень пойдет? А
вдруг облака сдует, и начнет печь солнце? Поговорить, разузнать, экипироваться…
С библиотекаршей можно еще пообщаться, хорошая девчонка… Некстати, а может, и
кстати, вспомнилось, что у Коти раза три были подруги-библиотекарши и, по его
словам, все они были натурами романтичными, страстными и влюбчивыми. Наверное,
соседство с книгами так сказывается…
— Далеко путь держите?
Поскрипывающая бричка, едущая из города, приблизилась как-то
удивительно незаметно. Ее хотелось назвать именно бричкой, было в ней что-то
польское или украинское: плетеный верх, наполовину закрывающий возок, какая-то
европейская сельскость… Да и немолодой возница — крепкий, красномордый, усатый
— в Восточной Европе выглядел бы своим. Правда, на нем был серый потертый
сюртук, синяя рубашка с глухим воротом, широченные коричневые штаны и совсем не
вяжущиеся с такой одеждой лаковые черные ботинки, но как только не одеваются
люди в сельской местности.
— В гору. К господину Дитришу, — сказал я.
— А, — кивнул возница без удивления. — Так садись, подвезу.
Я колебался совсем недолго.
Я вдруг понял, что сколоченные из дерева колеса покрыты
литыми шинами из синтетического каучука, которые производит мастерская дядюшки
Хо в южной части города. Что водителя зовут Андре, но сходство с французским
именем случайно, а полная форма — Андреас. Что он давно женат, но своих детей у
него нет, это его печалит, но приемную дочь он воспитал как родную. Что до
усадьбы нам придется ехать два часа семь минут. Что дождя не будет, но и солнце
останется за облаками. Что мысленно Андре клянет выпитое в городе кисловатое
пиво, потому что у него бурчит в животе и в пути ему дважды придется отбегать в
кустики. И что ему и впрямь очень хочется меня подвезти, потому что с утра он
любит ездить в город один, отвозя мандарины и виноград, а вот на обратном пути
веселее с попутчиком — поболтать и посплетничать, до чего он большой охотник…
— Спасибо, — сказал я, забираясь в бричку. — Мандарины
возили?
— А то, — согласился Андре. — Хорошо распродал!
Он похлопал себя по тугому карману, совершенно не
беспокоясь, что хвалится деньгами незнакомцу на глухой дороге.
— Это здорово, — сказал я. Ощущение всезнания уже схлынуло.
Я сделал выбор. Правильный или нет — другой вопрос.
— Закуришь?
— Спасибо. — Я искренне обрадовался. В пачке оставалась
последняя сигарета, да и курить «Данхилл» при местных жителях я не рисковал.
Впрочем, возница тоже курил не махорку. Из кармана сюртука
появилась картонная пачка, из пачки — две папиросы.
— О! — сказал я.
— Дерьма не держим, — гордо ответил возница.
Некоторое время мы ехали молча. Невысокая смирная лошадка
терпеливо тащила бричку по дороге. Вокруг были поля — сейчас пустынные, урожай
то ли собрали, то ли ждали не скоро. Мы курили. Табак оказался крепким, у меня
даже слегка закружилась голова.
Когда повозка проезжала мимо приметного кряжистого дерева,
возле которого так и подмывало присесть отдохнуть, возница сплюнул и сделал
жест, будто сыпал что-то через левое плечо. От сглаза?
— Дурное место? — спросил я.
— Дурней не бывает, — согласился возница. — Человека тут
убили, не слыхал?
— Нет.
— Два друга после работы сели вина выпить. Ну и… то ли вино
крепкое попалось, то ли головы солнце напекло. Слово за слово, вспылили, один
другому по морде заехал, а тот схватил сгоряча лопату и…
— Ясно, — сказал я. — Давно это было?
— Ну… — Андре задумался. — Значит, я тогда совсем пацан был…
Да уж полста лет как прошло. Поле это с тех пор никто не любит, а дерево…
спилить бы его надо, только пусть в назидание стоит…
Я осмысливал услышанное.
Полста лет? Человека убили в пьяной драке — и полсотни лет
люди чураются этого места? Да в нашем мире пришлось бы на каждой дороге
плевать, никакой слюны бы не хватило.
Что это, какая-то искусственная, внедренная функционалами
неагрессивность? Или следствие духовной эволюции человечества?
Нет, пожалуй, все проще.
Как изменится психология людей, если девяносто девять целых
и девять десятых населения планеты погибнет? Если уцелеют несколько сотен
тысяч, пусть даже миллион — но на одном-единственном большом острове? Писатели
и режиссеры начинают радостно смаковать ужасы постапокалиптического
существования, все эти банды кровожадных недоумков (желательно — обкуренных,
оборванных и на ржавых мотоциклах, носящихся по пустыням в поисках жертв),
одуревших от случившегося военных (на ходу один старый танк без снарядов,
командует спятивший майор, солдаты тупо исполняют приказы) и религиозных
фанатиков (сексуально озабоченный предводитель секты и кровавые ритуалы,
тяготеющие к каннибализму, обязательны). Ну ладно, это все фантастика. А на
самом деле? Не возникнет ли в сознании людей глухая, жесточайшая,
подсознательная неприязнь к убийству?
Здесь, похоже, случилось что-то подобное.
А еще туго пришлось существующим религиям. Не вписалось
случившееся в их картину мира. Утратили веру прихожане, бросили свои храмы
пастыри. Разве что буддисты все приняли как должное.
Скорее всего и капитан Ван Тао не собирался меня отравить,
для этого мира поступок был слишком невероятный даже для бесшабашного грабителя
руин. Наверное, в аппетитных пельменях было банальное снотворное. И не с целью
меня связать или обобрать, а просто чтобы опасный гость не буянил ночью.
Андре остановил повозку, бросил мне вожжи:
— Подержи… живот прихватило.
Он сиганул вниз и скрылся за ближайшими кустами. Лошадь
прядала ушами, помахивала хвостом и всем своим видом выражала готовность
простоять так хоть до вечера.
Возница вернулся, пробормотал:
— Чтоб я еще раз в «Хмельном дельфине» пиво пил! Пусть они
его дельфинам спаивают… дельфинам просто, где захотел, там и серешь…
— Кору дуба надо заварить и попить, помогает, — сказал я
сочувственно.
— Знаю, вот как приеду, так сразу дочку попрошу заварить…
она у меня умница. А ты доктор, что ли?
— Отец у меня доктор.
— А! Ну, значит, и ты в доктора пойдешь, — убежденно сказал
Андре. — А вот скажи, что женщинам пить, когда у них дни дурные?
— Для чего? — не понял я.
— Чтобы на людей не кидались.