Пенелопа - читать онлайн книгу. Автор: Гоар Маркосян-Каспер cтр.№ 21

— Попробуй-ка, это новый рецепт. — Кара положила на блюдечко один из кружочков и пододвинула Пенелопе. — Ну как, вкусно?

— Точно лист, — пробормотала Пенелопа с полным ртом.

— Какой лист? — удивленно спросила подошедшая Катрин.

Пенелопа хмыкнула. «Ты попробуй, очень вкусно, точно лист жуешь капустный… Что ты, дурень, перестань есть хозяйскую герань»… Поди объясни. Когда люди общаются в течение многих лет, у них складывается своего рода знаковая система, в которую нет входа постороннему. Посторонним В. Не цитировать же каждый раз строфами или абзацами «Кошкин дом», «Винни-Пуха»… вот интересно, оказывается, особое место в этой знаковой системе занимают мультики, видимо, потому, что главная из знаковых систем, внутрисемейная, образуется в детстве.

— Представляешь, — говорила тем временем Кара, темпераментно крутя большой деревянной ложкой в тазу, где плескались и пенились компоненты будущего крема, — мое приглашение пришло наконец. Завтра иду в ОВИР. А там… — Она мечтательно закатила глаза.

— А деньги на дорогу? Собрала? — спросила Пенелопа почему-то шепотом.

— Откуда!

— А как же? А вдруг? А если не хватит? — волновалась и ужасалась Пенелопа, живо представляя себе, каково было б ей, если б ей не хватало…

— Найду! Достану! Возьму в долг! Продам все к чертовой матери! Пешком пойду, поползу! Что ты! Упустить такое?! — Жестикулируя, Кара неистово размахивала ложкой, рассеивая тучи сладких брызг, что вынудило Пенелопу вскочить и шарахнуться в коридор, но и там ей были слышны бессвязные возгласы Кары, за которыми мерещились Эйфелева башня и Елисейские поля, могила Наполеона и туалеты от Пако Рабана… Париж, что ты! Конечно, дойдешь пешком, доползешь, выгрызешь у судьбы, выцарапаешь специально для этого отращенными ногтями, покрытыми красным лаком, чтоб не видно было крови. Париж! Праздник, который всегда с Хемингуэем, с Фицджеральдом, Генри Миллером (чертовы американцы, все на свете заграбастали!), теперь с Карой… Вот она, жизнь! Тридцать лет спокойно существуешь без забот, без хлопот, ешь, пьешь, гуляешь, ходишь в свою музыкальную школу, шлепаешь по чумазым пальцам мальчишек, которым бы не музыку выжимать из замученных клавиш, а гонять мяч по пыльному, заставленному автомобилями двору, поправляешь аккуратные пальчики девочек с бантами… хотя банты нынче не в моде, нынче носят резинки с пластмассовыми висюльками да тряпичные заколки ценой в хорошие бусы из самоцветов… девочкам уже больше хочется сплетничать про тех самых мальчишек, но папы с мамами велят, и девочки с мальчиками барабанят гаммы и сонатины… мяу-мяу, Клементи-Кулау, как они с Анук говорили в детстве… Потом вдруг оказывается, что на зарплату из музыкальной школы (что-что, а государственную политику Советской власти в отношении врачей, учителей и прочей негодящей интеллигенции постсоветские общества не только продолжают, но и творчески развивают) только и доедешь до той школы и обратно, жуя в автобусе — пригородном, поскольку при всем своем консерваторском образовании ближе Абовяна так и не пристроилась — ломоть асфальтового хлеба по талону, мама с папой, поднатужившись, прикроют сей хлеб полосочкой сыра, а уж тонюсенький слой масла для бутерброда придется добывать брату или выделять из своего семейного довольствия замужней сестре, потыкаешься туда-сюда в поисках незанятой ниши, а что за ниши в воюющей, зажатой блокадой стране, сочтешь за счастье, что прежнее государство по каким-то высшим соображениям — высшим, потому что у того государства низших просто и возникнуть не могло, это ж была страна идей, а не людей — вместо газовой плиты водрузило в твоей кухне электрическую, и вцепишься тонкими пальцами пианистки в скалку, ибо не время музыки ныне… а какое, милые, у нас тысячелетье на дворе?.. хотя и музыка играет, на Чкнаворяна вон ходят, и в опере народу битком, когда она открыта, опера, два раза в неделю, шесть месяцев в году, но все-таки не то у нас тысячелетье, иначе пианистки не переквалифицировались бы в кухарок… но что за беда, в один прекрасный день открываешь почтовый ящик, а там приглашение от подруги, в Париж, на три месяца, и пожалуйста — Лувр, Версаль, Монмартр…

— Ты представляешь, Алла нашла мне работу, — вдохновенно объясняла Кара, с ожесточением размешивая молочно-мучную массу, — у нее есть знакомые, дети или внуки каких-то русских эмигрантов, которым нужна учительница музыки для детей, там это жутко дорого, а мне дадут комнату и немножко заплатят и…

— И познакомят с каким-нибудь холостяком, — подхватила Пенелопа, — выйдешь замуж и останешься в Париже.

— Что ты, — не согласилась та, — французы на иностранках не женятся. Особенно на наших, из бывшего Союза. Вон Рипа который год ездит, месяцами у Аллы живет, еще и сестра родная, но так ей никого и не нашли. Нет, что ты, Пенелопа, я об этом и не думаю, мне бы только взглянуть на Париж, одним глазком! — Она зажмурила один глаз, патетически воздела к потолку руки, опустила и промахнулась, попала ложкой прямо в банку с мукой, подняв целую дымовую, вернее, пылевую завесу, вынудившую Пенелопу в очередной раз вскочить и выпрыгнуть в коридор.

— Значит, и французы — ксенофобы? — вздохнула, точнее, чихнула Пенелопа грустно.

— Конечно! Еще какие! Да все они ксенофобы!

Да-а… Выходит, и у французов есть недостатки… Все-таки все народы отвратительны, каждый по-своему, мир мерзок, как говорит Ник… Поневоле станешь мизантропом, а она еще спорила с «гнусной семейкой», склонной к мизантропии сообща и порознь, сыпавшей наперебой жуткими афоризмами типа «отдельные люди способны порой проявлять человечность, но человечество в целом бесчеловечно абсолютно» или «коллективная душа человечества есть среднее арифметическое его составляющих, то есть злобная или по крайней мере недоброжелательная посредственность». Сама Пенелопа относилась к человечеству лучше. Лучше, чем «гнусная семейка», лучше, чем к отдельным его представителям; любить человечество в целом было как-то проще… а может, это и есть мизантропия? Мизантропия ведь предусматривает дурное отношение к отдельно взятому антропосу, нет? Или ко всем сразу? А еще есть промежуточная ступень, те самые народы, каждый из которых по-своему отврати… нет, это все-таки чересчур. Вообще-то Пенелопа всегда ощущала себя интернационалисткой. Не считая короткого периода «национального пробуждения», она была даже за слияние наций, сходясь в данном вопросе с большевиками. Правда, большевики, как утверждал Армен, выступали за слияние наций и языков, молчаливо подразумевая, что этим «слитным» языком будет русский. Но Армен русофоб, мало ли что он может утверждать. Хотя… Вот и американские фантасты, изображая объединившееся человечество, заставляют его объясняться по-английски — если их жевание воображаемой резинки называть английским языком. А общей культурой объединенного человечества несомненно должна стать американская массовая культура, которую правильнее было б именовать массовым бескультурьем. Это уже то, что Ник называет бессознательным имперским чувством больших народов… «У тебя, Пенелопея, не голова, а цитатник какой-то, — рассердилась на себя Пенелопа, — да пошли они все!..»

— Кофе будешь?

— А есть?

— Спрашиваешь! — обиделась Кара, водружая свой таз на плиту и включая соседнюю горелку… разве у электроплиты тоже горелка? Скорее грелка… — Катрин, свари кофе, мне некогда, я крем мешаю.