Пенелопа - читать онлайн книгу. Автор: Гоар Маркосян-Каспер cтр.№ 19

Страница

В магазине ничего интересного так и не обнаружилось — к счастью, ибо лишних денег все равно нет, по правде говоря, нет никаких, нелишних в том числе, — и Пенелопа, без сожаления покинув стеклянные пределы, прошла вдоль витрин до арки и свернула во двор.

Весь этот маршрут был привычен и исхожен до такой степени, что она, наверно, сумела б пройти его с закрытыми глазами — приоткрывая разве что одно (недреманное?) око на переходах. Или одного мало? Нет, достаточно, но только по очереди, полперехода правое, полперехода левое — да? О господи, Пенелопа, что ты опять несешь, дорогуша? Это же в Англии! А у нас сперва левое, потом правое, хотя и это не у нас, у нас ведь можно чинно обойти трамвай спереди и попасть под машину, которая — им-с недосуг — обгоняет его с той стороны, это когда ты уже перезажмурилась, сдуру полагая, что соблюдение правил уличного движения в состоянии даже на ереванской мостовой сохранить тебе жизнь. Жизнь и кошелек, тебе жизнь, водителю — который не задавил — кошелек, потому что, пока не задавит, ни один гаишник на него не чихнет, объезжай хоть сверху, по проводам (вот такая у нас тут Европа, господин редактор бульварного листка), не потому не чихнет, что чужого кошелька жалко, а потому, что гаишники наши любимые пасутся на тучных пастбищах, туда, где надо защищать тощие права пешеходов, они носа не кажут, это и понятно, гаишники тоже ведь не пешком ходят, вот если б у них отобрали мотоциклы, дело могло б принять другой оборот. Оборотик. Носик, ротик, оборотик, вот и вышел бегемотик… как бегемотик, почему бегемотик, должен ведь человечек. Но как? Из печек, свечек и овечек? Тут уже графически не сходится. Жуткая бредятина. И это вбивают в головы безвинным детям. Хотя безвинных детей не бывает. Дети — это дикари. Даже хуже. Рождаясь, человек ничем не отличается от человекообразной обезьяны, за пару-тройку десятилетий он проходит весь путь эволюции, от рододендронов… тьфу, древопитеков, через всяких там питекантропов, неандертальцев, первобытнообщинных типов и так далее до современного гомо-якобы-сапиенса. Если повезет. А если не повезет, застревает где-нибудь в феодализме, жрет, пьет, убивает. И никакой родитель не может гарантировать, что его потомок эволюционирует до достижимых пределов. Взять, например, Арсена: может, из него выйдет какой-нибудь гомеровед, а может, циклоп. И иди, Маргуша, становись на уши. На свои большие, лопые уши. У Маргуши уши, а у Кары? Фары? Вот и нет, глаза у Кары как раз маленькие, раскосые, как у япончиков. Я пончик, ты пончик, она пончик… она не пончик, щеки у нее худые, скулы торчат, а вот нос у нее очень миленький, прямой, тонкий, такой можно смело назвать носиком. Носик, ротик, оборотик, вот и вышел обормотик. Интересные получаются штуки, когда бездумно отдаешься на волю рифм. Надо попробовать еще. Точка, точка, запятая… роза мая, я святая… Песий бред. А ну-ка еще раз. Точка, точка, запятая, медвежонок, громко лая… Черт знает что! При чем тут медвежонок, он даже не рифмуется, бегемотик хоть вылез из рифмы (вообще-то не из рифмы, а в рифму. Но тогда уж влез)… Носик, ротик, оборотик, вот и вышел бегемотик, бегемотик бьет баклуши, насмехаясь над Маргушей… Уф! Наконец пришли, правда, не туда, идем-то мы к Каре, но все, хватит рифм, Маргуша, Кара, какая разница… Хотя разница есть. И о-очень немалая. Пенелопа хмыкнула. Маргуша и Кара представляли собой отдельные, независимые, можно сказать, суверенные территории, никак между собой не сообщавшиеся. Почти и незнакомые. Даже в дни рождения Пенелопы — в те времена, естественно, когда эти дни отмечались, более того, праздновались с помпой… но только не водяной, вода и теперь еще, тьфу-тьфу, не сглазить, есть, скорее с газовой, бывают ведь и газовые помпы?.. даже по дням рождения Пенелопы они обычно ухитрялись разминуться. В отличие от Маргуши, натуры степенной и склонной к соблюдению мирового порядка — раз день рождения, следовательно, надо загодя присмотреть подарок, пристроить детей к матери или свекрови, рассредоточить все прочие дела по ближайшим временным промежуткам и в назначенный час украсить своей особой (с приложением мужа, разумеется, которому тоже еще за неделю предписывалось учесть, предусмотреть, спланировать, уладить) один из стульев ближе к верхнему концу пиршественного стола, Кара, личность более чем экспансивная и не менее того импульсивная, хоть и не имевшая ни мужа, ни детей, вечно оказывалась в отчаянном положении человека, назначившего одновременно три свидания именно в тот вечер, когда надо сбегать к приятельнице показать платье, заброшенное буквально на несколько часов знакомой спеку… деловой женщиной, приехавшей с товаром из Китая, Сирии, Ливана, Турции, Египта (ненужное вычеркнуть), тогда же, естественно, должен явиться рекомендованный двоюродным братом слесарь заменить трубу, благополучно протекающую уже третий месяц, к тому же клятвенно обещано накрутить волосы матери, приглашенной назавтра на свадьбу, и так далее до бесконечности. Если со всей этой бесконечностью удавалось каким-то образом справиться, в последнюю минуту непременно выяснялось, что умерла сестра подруги соседки сестры и надо срочно ее — кого? — утешать. Словом, Кара дни рождения — и не только Пенелопины — посещала обычно на следующее утро, вечер, ночь или, что еще приятнее, денька через три-четыре, когда все заготовленное успевали доесть, и приходилось начинать заново печь и жарить. Да, но зато повторно возникала атмосфера праздника, что давало Каре повод в глубине души считать себя разносчицей оных, чем-то вроде Санта-Клауса, Деда Мороза, на худой конец, Снегурочки. Со Снегурочкой, впрочем, сходства у нее не находилось никакого, была она смуглой, черноглазой, суматошной и подвижной. Любила приврать — а кто не любит? Пенелопа тоже была не прочь напустить туману, особенно в отношениях с противоборствующим полом, гадами и уродами, но и вообще не чуралась при случае прилгнуть, неистово при этом божась и клянясь, что говорит чистейшую правду (лукавя самую малость, разве не безукоризненна чистота свежевыстиранных, выбеленных, накрахмаленных и отглаженных простынь, пусть даже вчера еще на них валялись в грязных ботинках), однако подчистки она строго дозировала в отличие от Кары, которая могла так завраться, что одно и то же событие преподносила в трех взаимоисключающих вариантах одному и тому же человеку, не сразу, разумеется, но на протяжении буквально трех дней. Это, согласитесь, совсем никуда не годится, ладно еще, если варианты разнятся слегка и подаются разным слушателям, желательно друг с другом не контактирующим. Конечно, Кару отчасти извиняло то, что была она натурой художественной, музыкантшей, пианисткой, немного сочиняла и сама, написала как-то довольно миленькую детскую оперу, разученную и исполненную детишками на утреннике в музыкальной школе, где учительствовала, — ибо основным ее занятием было преподавание, но даже десятилетнее вдалбливание лишенным слуха олухам и неслухам основ музыкальной грамоты не убило в ней восторженности и постоянной приподнятости, которые, собственно, и свели ее с Пенелопой, в немалой степени одаренной теми же качествами. Произошло это на прелестных улочках старого Таллина. Пятидневная доступность прибалтийского осколка западной цивилизации (за пятьдесят лет Советской власти изрядно выхолощенного, наполненного социалистическим содержанием и соотносящегося с подлинной Европой примерно как марина Айвазовского со штормом на море) с разрешения государства и при поддержке профсоюза была одним из немногих достоинств проклятого прошлого… А может, и многих, это как смотреть на вещи, с какой колокольни — Ивана Великого, Нигулисте или Эчмиадзинского собора, и опять же кто смотрит — старик, который разложил на газоне возле рынка последнюю домашнюю утварь и щурится сквозь треснутые очки, или сытая рожа над быстро растущим брюхом за ветровым стеклом иномарки… Теперь в Таллин никто не ездит и вовсе не из-за трудно одолимых границ, просто у бедных нет на это денег, а богатый найдет местечко поинтереснее, не то что тогда, когда деваться было больше некуда, и целые армянские полки сталкивались на подступах к Толстым Маргушам и Длинным Германам, — сталкивались, знакомились, обзаводились новыми подругами, вроде Пенелопы с Карой, которые быстро поняли, что принадлежат к одному племени, племени адсорбентов культуры и производителей порожденных этой культурой эмоций, каковые и поныне успешно суммировали. Да, у Кары и нюх и слух — хоть и уши у Маргуши. Недаром в Пенелопиной сумке лежала книга, которую она несла Каре, у Маргуши о ней даже не заикнувшись, виановская «Пена дней», чуть не потонувшая в завалившей прилавки навозной куче постмодерна, но все же обнаруженная (само собой, сонями в меду) и извлеченная жемчужина. Виана Пенелопа держала б на письменном столе, имейся у нее таковой, а поскольку стола у нее не было, книга лежала на пианино и подлежала выдаче только единомышленникам, к каковым в данном случае относилась Кара, но не Маргуша. Нельзя сказать, что Маргуша не принадлежала к книгочеям, напротив, она исправно поглощала самую разнообразную печатную продукцию, даже газеты, в которые Пенелопа заглядывала раз в год… в том-то и дело, чтение газет ведь не просто чтение газет, это лакмусовая бумажка, фенолфталеин, показатель интересов. Когда в конце перестройки поползла, поднимаясь, как тесто, бумажная масса «из столов» (как позднее оказалось, во многом тесто и напоминавшая, тесто дрожжевое, пресное, возможно, приправленное перцем разоблачений, но совершенно лишенное какао или ванили литературных изысков), Маргуша была в первых рядах книголюбов, поминутно падавших в обморок от восторга, и перечитала подряд всех этих Гроссманов и Дудинцевых, чего Пенелопа сделать не удосужилась, ну полистала кое-что, дабы, как говорится, держать руку на пульсе и тому подобное, но стонать и упиваться?.. Конечно, Маргуша… но что с Маргуши возьмешь, в конце концов, она жена своего мужа, двенадцать лет болтовни о политике… Хорошо еще, что она не перестала читать «Иностранку»…

Страница