Праздник побежденных - читать онлайн книгу. Автор: Борис Цытович cтр.№ 44

Когда же старик уходил, как-то особенно осторожно тыча палкой в тротуар, я долго смотрел на сгорбленную спину в потертом пиджаке и в тот день не находил себе места, а вечером бормотал: «Почему? Почему? Лелечка? Брат ее и Ванятка? Почему не я? Если есть Бог, то наказан должен быть такой, как я».

Феликс умолк, кухарка в глубине двора перестала ругаться с дворником, потому что приехала мусоровозная машина, они зло гремели бочками, дворник прикрикивал, кухарка подчинялась, понимая серьезность момента.

— Тебе б, Натали, с режиссером, — сказал Феликс и испугался.

Она подняла серьезное лицо, посмотрела на него и твердо сказала:

— Нет! — Столбик пепла покосился и упал мимо ладони на живот его, а она продолжила: — Феликс, ты уникален, и ломишься, как носорог сквозь джунгли, и путь твой жизненный мне интересен, а главное, мне хорошо с тобой. А Кирилл живет по правилам, придуманным не им. Он приспособился, черпая не из окна, а из холстов и книг, создает из созданного. Он красив, утончен, и все у него есть — черный автомобиль, фото в витрине, и в искусстве он «левый» ровно настолько, насколько разрешено, чтобы быть чуть-чуть в опале. Такие, как он, Феликс, икону на стену декоративно вешают, не веря, так, на всякий случай — не повредит. А я что ж, по-твоему, должна курить при нем «Кэмел»? Играть в «чашечку кофе с рюмкой коньяка» и пялить влюбленный взор? — Она поразмышляла и прибавила: — Он слишком розовощек.

— А тебе что, бледненький нужен? — сам не зная почему, озлился Феликс.

— Мне, Феля, хочется одного — быть с тобой, хоть и подозрительно быстро все получилось: то ли на берегу, то ли гораздо раньше я ждала тебя, и ты вышел из волн, именно, с сомнением, с дневниками, со стремлением к истине.

Она, застеснявшись наготы, укрыла простыней живот. Феликс откинулся на подушку и молчал, полный неведомой радости, будто воспарил на невидимых розовых лепестках. Он был полон уверенности и силы, и странно — вечное сомнение и страх оставили его. Ее голос просительно и особенно музыкально зазвучал над ухом:

— Расскажи еще про девочку — ведь все не просто кончилось? Правда?

На Феликса наползала тень прошлого и отгоняла его радость. Зачем он вспомнил про девочку? Но ощутил и другое — между девочкой, давно ушедшей, между его вымышленной Адой Юрьевной и теперешней Натали, а главное, как ни странно, — Верой? именно Верой! — есть связь, и он не мог молчать. Он сел, потянул со стола папку, отыскав главу, сказал:

— Читай, здесь все написано.

Натали положила на колени листы и вслух прочла заглавие: — ФЕЛИКС, ПОЧУЯВШИЙ ЗАПАХ, — МОЛОДОЙ ЩЕНОК.

Она поглядела на Феликса, поразмышляла и, уже беззвучно шевеля губами, ушла в чтение.

* * *

Я страстно ждал авиационного праздника, и наконец пришло его солнечное, полное духовых маршей утро. Вокруг только и говорили, что ветра нет, что барометр поднимается и будут бросать парашютистов. Все горожане, задрав головы, глядели в небо.

В отутюженной рубашечке я то и дело выбегал на балкон и сквозь цветущий каштан высматривал на улице синий «линкольн» отца.

Наконец внизу заурчал мотор. Я от радости чуть не спрыгнул: машина пришла, и главное — верх был поднят, а на крыле развевался голубой авиационный флажок.

Отец допил чай, надел портупею и строго сказал:

— На самолетах, Феликс, ничего не трогать, не крутить, в авиации есть закон: от оторванной пуговицы до аварии — один шаг. Поехали!

Я сидел рядом с шофером и был счастлив. Попыхивая гарью, сопел мотор, и рука шофера в кожаной краге то и дело соскальзывала с деревянной баранки, чтобы то выключить рычаг, то подтянуть подсос, то постучать по моей коленке, чтоб я убрал ногу и не мешал.

А за стеклом белая дорога, ныряя, скользила под капот, под никелевую фару, под крыло. Поникшие от пыли кусты и поросли папоротника тоже неслись сбоку. Вокруг в белоцвете раскинулись сады, и только мы равнялись, как яблоневые деревья, да еще на тонких ножках, припускали в перегонки, ну, словно школьницы на переменке.

Когда же машина всползла на зеленый холм, то во всю ширь распахнулись небеса над ней, и виднелись горы в облаках, и лицо мое вздевалось, и я боялся, что упаду туда, в голубую бездну. Грудь распирал восторг.

— Не улетай, — смеялся за спиной отец.

Если мама уводила в мечту, то отец всегда осаживал на землю, пусть грязную, как он говорил, но твердую и реальную, и мне это тогда нравилось.

Я послушно опустил взор на пол: в щели белой массой неслась дорога, а на повороте из-за крыла вылезало колесо, расплескивало тяжелую белую пыль, крутило в хороводе гайки и несло меня туда, на мой первый авиационный праздник.

* * *

В этот полный счастья, духовых маршей и сияющего солнца день я потерял представление о времени, но, просверкав праздничной каруселью, он остался запечатленным во мне на всю мою жизнь. Народу на летном поле было все еще невпроворот, хоть и откувыркались в небе красные тупоносые самолетики, из четырехмоторной машины уже высыпали парашютисты, и день клонился к вечеру.

Я осип от съеденного мороженого, а глазах резало от весеннего солнца, сияющих оркестровых труб и белизны костюмов. Но все ожидали дирижабль, стоял и я у проволоки перед летным полем. В тот день я твердо решил стать летчиком, не отводил взгляда от самолетов, а людей в шлемах и очках считал божествами, спустившимися с неба. Но неожиданно за моей спиной зазвучал на удивление обвораживающий женский смех и приоткрыл во мне какие-то таинственные, доныне неизведанные створки. Я прислушался, а смех уж приглушил гомон толпы и жужжание рулившего по полю самолета и безраздельно завладел моим вниманием. Я оглянулся и у буфета, торговавшего прямо под открытым небом со стола, увидел совсем еще молодых младших лейтенантов летчиков и девочку в синей матроске, короткой юбке и стаканом в руке. Это была Лелька. Я не встречал Лельку два года, забыл о ней и был ошарашен, увидев ее повзрослевшей, с дерзким, знающим нечто мне неизвестное взглядом из-под белой челки и на удивление большим, ярким и красивым ртом. Во всех ее плавных движениях проскальзывала красота, уверенность в себе, и эта уверенность сделала меня маленьким, напомнила, что я в тюбетейке и приехал за ручку с папой на папином автомобиле. Когда ж на поле развернулся самолет, обдав зрителей тугим ветром, и взметнул Лельке юбку, я увидел ноги и зад в зеленых трусиках и обалдел. Я остолбенело не мог отвести взгляд, ибо Лелька, моя детская любовь, исчезала из моего воображения и тут, на глазах, перерастала в существо иное, таинственное, и я видел, как плавны ее руки и как топорщится на груди ее блуза, скрывая нечто загадочное, а взгляд долгий и насмешливый. Ноздри мои дрогнули, и я тут же учуял: мир пахнет иначе, сложнее и ярче, и цвет стал разительно живописнее и будоражил меня. Ишь, как шелковисто причесывает пропеллер траву за хвостом, как алеют звезды на зелени, как струятся красно-золотисто-голубые флаги и шуршат тополя над прудом, как удивительно сладко, словно духи, пахнут бензогарь и мятые колесами травы.